В лесах Пашутовки

Но Ниночка даже не смотрит на него — ее глаза устремлены на подбежавшую добрую тетю Наталью. Помощь если и придет, то только оттуда… И тетя Наталья не разочаровывает: она подскакивает к брату и, оттолкнув его, подхватывает ребенка на руки. Девочка крепко обнимает Наталью Гавриловну за шею, руки ее холодны как лед. Столпившийся вокруг народ молча взирает на происходящее.

Зима на Украине. Яркий воскресный день. Бескрайняя голубизна растянулась над городским садом. В ней, как в море, купается солнце, дарующее тепло и жизнь всему сущему. Нет ни ветерка, ни дуновения — лишь сияние белого наста, блеск сосулек, хруст снега под ногами.

— Жидовка? — повторяет свой вопрос полицай.

Ивана Гавриловича поддерживают под руки с обеих сторон. Он плохо держится на ногах — человека развезло от выпитого.

— Брось, Ваня! — советует ему один из постоянных собутыльников. — Лучше пойдем, добавим. Зачем тебе эти хлопоты?..

— Так что? — напоминает о своем вопросе представитель власти.

Пока он не сердится, только слегка повышает голос.

— Да какая она жидовка? — поспешно, но твердо отвечает Наталья Гавриловна. — Глупости все это…

Она не кричит, не выдает своего волнения, старается говорить спокойно и уверенно.

— Родственница она мне, господин полицай. Наша, православная.

— Православная, говоришь? — щурится полицай. — Ладно, давай в комендатуру, там разберутся.

— Да что тут разбираться, и так все ясно! — стоит на своем Наталья Гавриловна.

Полицай молча вытаскивает из кобуры револьвер. Зачем тратить слова, когда есть такой аргумент? В комендатуру!

На сей раз за девочкой не следует никто из зевак. От этого желтого здания лучше держаться подальше — и от обоих его этажей, и особенно от подвала. Когда-то здесь была резиденция главного городского богача Элияѓу Хейфеца, торговца лесом. После революции дом отвели под горком партии, а теперь его занимают немецкая комендатура и гестапо. Толсты стены здания, глубок подвал — почти не слышны снаружи крики истязаемых людей.

Еврейским вопросом в местечке ведает заместитель коменданта Фогель — к нему-то и приводит ретивый полицай немолодую бездетную женщину Наталью Гавриловну с Ниночкой на руках. Фогель говорит по-русски с сильным акцентом, но, в общем, понятно.

— Как тебя зовут, девочка?

— Нина.

Этого дядю Ниночка, пожалуй, не боится. Он совсем не выглядит страшным: на носу у него очки, как у папы, который в Киеве. Наталья Гавриловна хочет вмешаться, но немец останавливает ее властным жестом.

— А фамилия?

Ниночка молчит — это слишком сложный вопрос.

— Подойди ко мне поближе.

После некоторого колебания девочка подходит и доверчиво смотрит на Фогеля снизу вверх. Теперь становятся видны глаза за стеклами очков — недобрые, холодные, изучающие. У папы глаза не такие. Ниночка делает шаг назад, к спасительным рукам тети Натальи. «Несомненно, еврейка, — думает Фогель. — Глаза совершенно еврейские». Но тут вступает в разговор Наталья Гавриловна. У ее мужа есть сестра, и сестра эта замужем за армянином по фамилии Акопян. Так что эта девочка никакая не еврейка, а православная армянка, Нина Газаровна Акопян.

Фогель слушает эту басню и продолжает молча разглядывать маленькую еврейку. На детской шее поблескивает цепочка. Ну-ка, ну-ка… Немец берет в руки маленькую ладанку. В ладанке — пожелтевший клочок пергамента с непонятными значками. Амулет. С какими дикими глупостями приходится иметь дело цивилизованному человеку… Фогель зевает.

— Так ты настаиваешь на том, что она армянка?

— Да-да, господин офицер, армянка, Бог свидетель!

— Что ж, сейчас выясним…

Он снова зевает и нажимает на кнопку звонка. Проходит несколько томительных минут, и солдат вводит в комнату избитого мужчину лет сорока с седой бородой и еврейским носом.

— Скажи-ка, юде, — обращается к нему заместитель коменданта, — ты ведь читаешь на своем еврейском языке?

— Читаю.

— Ну, если так, то прочти мне вот это.

Еврей кладет на ладонь пергамент — перед ним знакомое слово — шин, далет, йуд… и еще четыре буквы… короны, и стрелки, и значки, и частица огня посередке. Шаддай! Всемогущий Создатель, Властелин мира… Он хочет так и ответить немцу, но губы его сами собой, помимо воли, произносят совершенно другие слова.

— Я бы прочитал, но это не иврит, господин офицер, — говорит еврей по фамилии Йоффе. — Похоже на армянский, этот язык мне немного знаком.

Фогель наклоняется и снова внимательно всматривается в глаза стоящей перед ним девочки. В их непроницаемой глубине виден прежде всего испуг, но и еще что-то… то ли тень, то ли огонек… Черт ее знает. Возможно, он ошибся. Возможно, она действительно армянка. Не слишком приятно убивать малых детей. Немец жмет на кнопку звонка.

— На что вы тратите мое время? — сердито выговаривает он вошедшему помощнику. — Она армянка! Гоните эту старую дуру домой вместе с девчонкой!

И вот уже Наталья Гавриловна шагает по улицам местечка, и на руках у нее драгоценная ноша — спасенный еврейский ребенок. Солнце еще сияет вовсю, но поднявшийся ветерок уже гонит из-за горизонта первые клочки облаков. С крыш течет — снег за утро заметно подтаял.

— Тебе холодно, дочка?