В лесах Пашутовки

Настало время нарушить тихую безмятежность мира. Первой вонзает в землю свой заступ Розалия Семеновна. При этом она, не умолкая, объясняет сыновьям сложную науку копания. Дети должны в полной мере осознать, что любая работа, даже самая незамысловатая, требует определенной сноровки и умения. Да, копанию не обучают в университете, но каждому человеку лучше загодя освоить такой важный инструмент, как лопата. Поди знай, как сложится жизнь!

Парни, усмехаясь, берут в руки заступы. Подумаешь! Вонзай глубже, вынимай больше — вот тебе и вся наука. Ерунда. Поплевав на ладони, Алеша приступает к работе. И что же? Как раз у этого бездельника получается совсем неплохо. Мишка старается не отставать, но с его лица уже через несколько минут льет обильный пот. Похоже, усмешка была преждевременной…

Давид Александрович не копает. Он по-прежнему ходит вокруг дома, проверяет забор, мерит шагами расстояния, прикидывает, размышляет. Эта земля принадлежит ему, Доде Фридману. Каждое дерево, каждый кустик, каждая травинка. Слышали? Ему и только ему. И эти тени — тоже! И этот солнечный свет, и это пение птиц, и этот квадратик неба над головой. Все это — его, его собственное.

Парни старательно вгрызаются в трудную девственную почву. Первым набивает мозоли Мишка-интеллигент, но кто обращает внимание на подобные мелочи? Алеша скидывает свою красивую рубашку — как видно, работа копателя грядок не требует соответствия последней московской моде.

— Ну, хватит! — объявляет отец семейства. — Пора и перекусить.

Никто не спорит. Розалия Семеновна берется за узел с провизией, и расстеленное под соснами одеяло превращается в скатерть-самобранку. Вступают в работу челюсти — дача явно способствует появлению зверского аппетита. Крутые яйца, котлеты, хлеб с маслом и сыром — ешь сколько влезет. Здесь же и термос со сладким горячим чаем.

После обеда мужчины выкуривают по сигаретке и ложатся на мягкую травку передохнуть. Солнце ласково смотрит на них сверху и сияет. Оно ведь всегда сияет, это солнце.

8

Эх, еврейское счастье, еврейское счастье… А ведь все шло так хорошо, по плану, по правильному разумению… И вот — на тебе!

Только-только собрались плотники подвести дом под крышу — и все пошло прахом. Гитлер объявил войну Советской стране. И сразу уменьшились до ничтожных размеров все прежние заботы и повседневные человеческие радости — дача, грядки, зелень… До них ли теперь? Мир сразу съежился, и взгляды людей устремились в одном направлении — на запад. На запад, откуда надвигался, грозя смертью и разрушением, фашистский враг.

В начале июля сыновья Фридманов были призваны в армию. Алешу сразу послали на фронт, а Мишу отправили на Волгу, в военное училище. Трест Давида Александровича вместе с работниками и их семьями был эвакуирован в приуральский город Молотов. Перед самым отъездом Фридман поехал в Шатово — бросить прощальный взгляд на свою дачу.

Улица Фрунзе была все так же залита солнцем, все так же гулял по ней теплый летний ветерок, кроны сосен по-прежнему шумели, склоняясь над дачными заборами. Много чего повидали они в жизни, эти пожилые деревья. По-прежнему издалека был виден так и не покрашенный дощатый забор на участке Фридманов.

Давид Александрович открыл калитку. Сосны приветствовали хозяина радостным шумом. Фридман обошел незаконченное строение. Сколько времени и сил вбухал он в эти стены! А вот и грядки, давно не полотые, исполосованные тенями от сосен. Картофельная ботва уже высунула из земли свою курчавую шевелюру, не отстает и морковь. Широко раскинулись зеленые листья — еще совсем немного времени, и в их тени появятся огурцы и кабачки.

Собрав доски, Фридман крест-накрест заколотил окна и двери. Он делал это больше для очистки совести. Много ли они помогут, эти хлипкие дощечки? Придет зима, и покинутый недостроенный дом попросту растащат на дрова, включая стены.

Давид Александрович еще раз обошел участок, прощаясь с ним, словно прощаясь с мирной жизнью. Напоследок он запер калитку, заколотил и ее — уж делать, так делать… — а потом еще долго стоял, глядя через некрашеный забор на свою неосуществленную мечту. «Мы не твои… — шелестели над его головой кроны старых сосен. — Ты вот уходишь, а мы остаемся… Прощай, человек…»

По дороге на станцию Фридман зашел в правление дачного кооператива научных работников. Секретарь правления Надежда Сергеевна, как всегда, сидела в своем кабинете над конторскими книгами. Этой сорокалетней старой деве нравился Давид Александрович, его статная дородная фигура, усы и шутливая повадка в разговоре. Некогда многолюдное, теперь правление почти опустело: остались лишь она да председатель Иван Николаевич. Хозяева дач почти все разъехались — кто в армию, кто в эвакуацию, так что у правления осталась всего лишь одна забота — охрана брошенных дач. Вот только как? Возможно, удастся договориться с поселковым советом; кроме того, на делянке кооператива осталось несколько жильцов, обладателей зимних дач — может, они помогут? Сама Надежда Сергеевна тоже пока думает жить здесь, в Шатово.