В лесу

Как и полагается ребенку, оказавшемуся в такой ситуации, я отдался во власть воображения. Во время шумных собраний я сидел на колченогом стуле и представлял, как рядом ерзает Джейми, мысленно рисовал ее в деталях: коленки, поворот головы. По ночам я никак не мог заснуть. Вокруг похрапывали и бормотали, я же напрягал каждую клеточку тела, пока не начинал верить, что стоит открыть глаза – и на соседней кровати я увижу Питера. Я писал записки, засовывал их в бутылки из-под газировки и кидал в ручей, что протекал по территории школы: “Питеру и Джейми. Пожалуйста, вернитесь, пожалуйста. С любовью, Адам”. Понимаете, я ведь знал, что меня отправили в интернат именно из-за их исчезновения и что если в один прекрасный вечер они вдруг выбегут из леса, чумазые, в волдырях от крапивы, и попросят накормить их, то мне разрешат вернуться домой.

– Джейми была девчонка-сорванец, – сказал я, – незнакомых она ужасно стеснялась, особенно взрослых, но при этом была совершенно бесстрашная. Вы бы с ней поладили.

Кэсси с легкой улыбкой покосилась на меня.

– В восемьдесят четвертом мне только десять было, забыл? Вы бы со мной и разговаривать не стали.

Я настолько привык считать 1984 год чем-то личным и закрытым, что испытал настоящее потрясение, поняв, что Кэсси в то время тоже жила, причем в нескольких милях от меня. Когда Питер и Джейми исчезли, она играла с друзьями, каталась на велосипеде или полдничала, понятия не имея, что происходит неподалеку, не ведая о долгих, запутанных тропинках, которые выведут ее ко мне и в Нокнари.

– Еще как стали бы, – возразил я. – Сказали бы: эй, малявка, гони-ка монеты, которые тебе на школьный обед выдали.

– Да, точно, ты ведь так и делаешь. Давай дальше про Джейми.

– Мама у нее была типа хиппи – длинные распущенные волосы, широченные юбки до пят, в школу она давала Джейми йогурт с пророщенной пшеницей.

– Серьезно? Неужели в восьмидесятые можно было найти пророщенную пшеницу? И кому вообще приходило в голову ее искать.

– Думаю, она была внебрачным ребенком. Джейми, не ее мать. Про отца никто ничего не слышал. Некоторые дети задирали ее из-за этого, пока она одного из них не поколотила. После того случая я спросил у мамы, где отец Джейми, но мама велела мне не лезть в чужие дела. Джейми я тоже спрашивал. Она пожала плечами и сказала: “Да какая разница-то?”

– А Питер?

– Питер был вожаком, всегда, даже в самом раннем детстве. Мог с кем хочешь договориться. Когда мы вляпывались в какую-нибудь историю, он обязательно нас отмазывал – не потому что такой уж умный был, как раз нет. Но он был уверен в себе и хорошо ко всем относился. Он был добрый. На нашей улице жил один мальчишка, Вилли Пипкин. Одного имени достаточно, чтобы гору проблем поиметь, – о чем вообще его родители думали, не понимаю. Но, словно имени мало, у него еще были очки с толстенными стеклами, и круглый год он ходил в свитерах ручной вязки со зверушками, у него вроде как была какая-то хроническая хворь. Почти каждую фразу он начинал с “Моя мама говорит…”. Мы с наслаждением издевались над ним – рисовали в его тетрадках похабные картинки, плевали с дерева ему на голову, подсовывали кроличьи какашки и уверяли, будто это изюм из шоколадки, и прочее в таком духе. Но летом, когда нам было двенадцать, Питер положил этому конец. “Это подло, – сказал он, – пацан же не виноват”.

Мы с Джейми вроде как согласились, хоть и сказали, что Пипкин вполне мог бы называть себя Биллом и не сообщать каждому встречному-поперечному о мнении своей мамаши. Я чувствовал себя виноватым и в следующий раз, увидев Пипкина, даже предложил ему половинку шоколадки “Марс”. Впрочем, он, что неудивительно, посмотрел на меня с недоверием. Я потом без особого интереса попытался представить дальнейшую судьбу Пипкина. В кино его сделали бы нобелевским лауреатом с женой-супермоделью, но в реальной жизни он, скорее всего, стал подопытным кроликом для ученых-медиков и по-прежнему носит свитера со зверушками.

– Странно это, – удивилась Кэсси, – дети в большинстве своем злые. По крайней мере, я была злая.

– Мне кажется, Питер был необычным мальчиком, – сказал я.

Она остановилась, подняла ярко-оранжевую ракушку, вгляделась в нее.

– А ведь есть вероятность, что они еще живы, так ведь? – Она потерла ракушку о рукав, подула на нее. – И где-то живут.

– Наверное, есть, – согласился я.

Питер и Джейми где-то далеко, их лица размываются, тонут в бескрайней толпе. Когда мне было двенадцать, такое казалось мне наихудшим итогом – неужто в тот день они просто-напросто сбежали без оглядки и бросили меня? Я до сих пор машинально выискиваю их в толчее – в аэропортах, на концертах и вокзалах. Теперь я почти успокоился, но прежде эти поиски выливались в панику, я вертел головой, как герой мультика, в ужасе от мысли, что не замечу их, пропущу.

– Но я сомневаюсь. Там столько крови было.

Кэсси сунула ракушку в карман и мельком глянула на меня:

– Я не в курсе подробностей.

– Я тебе дело принесу, – сказал я, но неохотно, словно обещал заразить поносом или еще каким-нибудь недугом. – Интересно, что ты скажешь.