«Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Позвольте и мне сказать скромное слово по поводу 25-летия возвращения Вас из ссылки. Нечего и говорить о том, что я лично от всей глубины души, радостно и трепетно, присоединяюсь к тому стройному хору голосов, какой раздался в России, приветствуя Вас…
На себе лично — на всей своей жизни — я испытал, что значат первые зародыши, рожденные в душе истинно художественными произведениями. Был я заводским парнем, когда впервые попались мне такие вещи, как «В дурном обществе», «Лес шумит», «Сон Макара»…
Трудно передать то огромное очарование, какое овладело душой после прочтения этих чудных рассказов. Помню — я, страшно обессиленный, бродил по улицам маленького, глухого завода и в душе пела какая-то музыка… Музыка образов, навеянных Вашими страницами. Тут был шепот бархатного леса, где поднималась легенда, детские тени и этот угрюмый бесправный Макар… И я все думал о том, какое счастье, огромное счастье писать так! Писать так, как льется соната в лунную ночь — красиво, сверкающе, нежно и лучисто…
Позднее, когда робко и неуверенно я попробовал свое «перо» — Вы, такой огромный, оказались простым, сердечным человеком. Ваши письма, где вы указывали мои недочеты, так задушевны и близки сердцу… И я их храню, как сокровище. В помещении моих некоторых вещей в «Русском богатстве» я нашел для себя огромную поддержку. Теперь я немножко «двигаюсь» вперед: принята повесть в сборнике «Знание», рассказы в «Современный мир» и «Новую жизнь». Двигаюсь немножечко вперед, а сзади все звучат милые, нежные голоса, что пели когда-то давно — на заводских улицах. Пели и звали в загадочный мир — на жизнь и тоску!..
Простите за это: не выдержал и написал так, как чувствуется. Горячо желаю Вам, Владимир Галактионович, здоровья, счастья человеческого»{23}
.Под этим письмом, проникнутым искренним чувством дружбы, могли бы подписаться многие тысячи уральцев, разделявших уважение и любовь к великому гуманисту и демократу.
Владимир Галактионович давно задумал написать историческую повесть «Набеглый царь» — о вожаке крестьянской войны Емельяне Пугачеве.
Тема Пугачева появилась задолго до поездки в Уральск, где писатель надеялся провести лето 1900 года. Уже румынские записные книжки полны раздумий о вожаке крестьянского движения, выкладок и фактов, различных выписок, относящихся к теме, наметок образов сподвижников Пугачева. Все это еще было отрывочно, бессистемно, нуждалось в дополнении живыми впечатлениями. Писателю хотелось ознакомиться с местами, являющимися центром пугачевского движения, где сохранились еще предания о Пугачеве. Короленко думал
«свести их в одно целое и, быть может, найти среди этого фантастического нагромождения живые черты, всколыхнувшие на Яике первую волну крупного народного движения»{24}
.