В любви и боли. Противостояние. Том второй

— Выпрями спину, расслабь плечи и успокойся. Твоей жизни никто не угрожает. И никто-ничего не собирается тут делать с тобой что-то сверх аморального и противоестественного. Все что от тебя требуется: внимательно слушать, о чем тебе говорят, что просят сделать и выполнять все приказы без пререканий, показательной негативной реакции и проявления личной инициативы. И самое главное… — совсем короткая пауза, чтобы окончательно влиться в мои глаза вечной мерзлотой тотального захвата над немощным рассудком и безвольным телом, запустить бешеную аритмию сердца дополнительной инъекцией эксклюзивного нейротоксина. — Я никогда тебя не ударю за пределами сессионной комнаты. Не повышу намеренно голоса, не спровоцирую на банальный "семейный" скандал или публичное выяснение отношений — и этого я так же требую и от тебя. Соответствовать своему нынешнему положению и не забывать о нем ни на секунду, даже во сне.

Кажется моя голова потяжелела с остальными частями тела, как только твои пальцы отпустили мой подбородок. Или мне это просто показалось? Я не могла черпать из тебя подобный приток сил, мгновенно теряя его, едва ты оборвал самый незначительный физический (и возможно психический тоже) контакт. Это нереально. Ты же душишь меня подобными моментами, наполняешь смертельными дозами вымораживающего страха и убийственной безысходностью, лишаешь сил думать, желать и даже существовать.

Тогда откуда это скулящая немощь с выбивающей дикой слабостью в суставах и дрожащих конечностях, стоит тебе разжать пальцы, отступить неожиданно назад и в сторону… отвернуться и на несколько невыносимо долгих мгновений разорвать наши взгляды и что-то еще…

И я абсолютно не хочу тебя сейчас слушать. Лучше разбуди. Вырви из этого вязкого кошмара своими руками. Только ты способен это сделать и особенно в эти чертовы секунды.

— И еще один из самых немаловажных пунктов Протокола. — на несколько секунд поворачиваешь лицо к столику трельяжа, чтобы подхватить с его резной деревянной столешницы оставленные на ней тобой до этого платиновые запонки. — Поскольку теперь тебе придется почти все время носить анальную пробку, да и некоторые иные обстоятельства с физическим воздействием на твое сознание и тело будут стимулировать твои интимные желания и эрогенные зоны… сексуальное возбуждение станет чуть ли не одним из твоих постоянных состояний.

Я не знаю, улавливаю ли я смысл твоих новых глубокомысленных изречений, или все тот же бездушный тон совершенно чужого для меня голоса заставляет меня тянуться за твоими движениями, а не за сутью произносимых тобою слов. Но мне определенно хочется сбежать раньше, чем ты закончишь читать одну из своих очередных и крайне проникновенных лекций. Вот только не знаю как. Наблюдать, как ты с ленивой грацией поочередно и не торопливо разворачиваешь по своим рельефным изгибам мускулистых рук закатанные рукава дорогущей сорочки, перехватывая петли плотных манжет застежками еще более дорогих запонок? Не думаю, что это один из наилучших спасительных вариантов. Но разве у меня есть выбор? Не говоря уже о том факте, что ты ничего и никогда не делаешь просто так.

Господи, я же понятия не имею, что ты еще приготовил для меня в ближайшие минуты своего показательного выступления. Еще один сумасшедший виток смертельной петли в моем и без того головокружительном падении? А ты уверен, что я выдержу? Не слишком ли ты переоцениваешь мои возможности?

— Поэтому предупреждаю сразу. Мастурбировать, доводить себя самостоятельно до оргазма, тайно или явно кончать без моего ведома и разрешения — отныне тебе запрещено. И не думай, что я не узнаю, если ты вдруг надумаешь обойти мой запрет и особенно за пределами этой квартиры. И я вполне серьезен, Эллис. Это не шутка. Так что постарайся отнестись ко всему, что я тебе тут сказал с полной ответственностью и трезвым пониманием всего, что здесь происходит и что должно произойти.

— А если я кончу во сне? — я реально не знаю, как этот вопрос успел родиться в моей голове или вспыхнуть в тлеющих нейронах головного мозга кратковременной молнией, самолично включить речевые функции онемевшего языка и в конечном счете вырваться из моих пережатых голосовых связок на волю. В любом случае это было подобно божественному чуду.