В мире Достоевского. Слово живое и мертвое

Теперь несколько слов о нашем современном отношении к классическому наследию. С «темным царством», как известно, покончила Октябрьская революция. И если отдельные критики полагают, что Островский (как, впрочем, и все великие русские писатели) нужен нам сегодня в качестве его разоблачителя, отрицателя, обличителя ит.д., то не очевидно ли, что такой Островский либо переносит свой обличительный пафос из прошлого на настоящее, либо вообще устарел, отошел в прошлое вместе с разоблаченным им «темным царством», сделался принадлежностью истории литературы, а не живой жизни нашей современности (не случайны известные заявления о необходимости «подновить», «осовременить» Островского, да и не его одного, о чем напомнил в уже упоминавшемся выступлении и Ф. Кузнецов). Кстати, думается, чрезвычайно укрепило бы позицию защитников Белинского и Добролюбова, Гончарова и Островского от «произвола» И. Золотусского, Ю. Лощица и М. Лобанова, если бы кто-либо из них столь же горячо вступился и за «интерпретированных» и «осовремененных» русских классиков, служащих кому и чему угодно, только не воспитанию гордости за свою Родину, любви к ней, веры в ее настоящее и будущее. «Темное царство», «мертвые души» – так было, так есть, так и будет – вещают нам то и дело (осознают ли это сами интерпретаторы?) «осовремененные» ими русские классики. Классики ли? Гоголь ли или современный сумасшедший вопрошает нас в современном спектакле бредовой скороговоркой: «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа». Не дает… Да и какой ответ она может дать, если «несется» она бесконной колымагой с колесами, повернутыми таким образом, что попробуй сдвинь ее с места, так что полет Руси-тройки и воспринимается не иначе как бредом воспаленного воображения сумасшедшего Гоголя. Русь не дает ответа, Гоголь не знает его, но спектакль в целом этот ответ не то что дает – навязывает зрителю. Нужно ли объяснять – какой?

Мне припомнился этот «Гоголь» во время выступления П. Мовчана. Да, можно согласиться с тем, что в книге И. Золотусского «малороссийский» период жизни написан более бегло и слабее, нежели «петербургский». Понятен и общий пафос его претензий к автору «Гоголя». Однако странно, что П. Мовчан, столь глубоко понимающий Гоголя, столь страстно говоривший о нем, не захотел заметить, что при всех издержках книга И. Золотусского – явление во многом этапное в нашем понимании Гоголя.

Но вернемся к революционным демократам. Пафос их выступлений, как мы знаем, во многом диктовался страстной верой в «завтрашнюю» крестьянскую революцию в России, в близкий конец «темного царства». Этот пафос и эта убежденность лежат и в основе их критических оценок произведений русских писателей, трактовки их героев и т. д. Да, мы не имеем права предавать забвению наследие великих патриотов, «заступников народных» – революционных демократов; мы обязаны следовать принципам и заветам великих русских критиков, но следовать творчески. «Мерою достоинства писателя, – утверждал Добролюбов, и сам неоднократно оспаривавший оценки и толкования своего гениального предшественника и учителя – Белинского, и вовсе не потому, что отступал от его заветов, а потому именно, что следовал творчески, – или отдельного произведения мы принимаем то, насколько служат они выражением естественных стремлений известного времени и народа» (Собр. соч. в 9-ти тт., т. 6, с. 307).

Литературовед-профессор, занимающийся академической проблемой изучения творчества Добролюбова, может всю жизнь не выходить за рамки «темного царства» как предмета исследования, он и обязан показать, какие именно устремления идеолога крестьянской революции служили «выражением естественных стремлений» времени и народа эпохи Добролюбова. Но современный писатель-биограф, тем более критик, цель деятельности которого не столько прошлое, сколько настоящее и будущее, обязан знать по меньшей мере, что, кроме купцов-самодуров, та же русская действительность рождала и таких выходцев «из купцов», как П. Третьяков, Б. Кустодиев и И. Гончаров, а в более отдаленные времена – таких, как Афанасий Никитин и Козьма Минин; а в более поздние – братьев Вавиловых… Что, скажем, то же самое Замоскворечье оставило для сохранения и приумножения нам и потомкам нашим в вечное наследие отнюдь не одну только память о «диких» и «кабанихах», но и нашу национальную гордость, сокровищницу общемировой культуры – Третьяковку. Мне возразят, что все это не имеет непосредственного отношения к Островскому. Отчего же не имеет? Да, Третьяков не стал героем Островского, но он сам и его подвиг – живой факт биографии Островского, никак не вмещающийся в рамки «темного царства». И разве не та же по сути своей общенародная патриотическая идея, подвигшая купца Третьякова, двигала и создателем исторической драмы о Козьме Минине и поэтической «Снегурочки»? И разве «темное царство» даст вам сегодня ответ на вопрос: из каких истоков вылилась патриотическая борьба самого «купца» Островского за создание и упрочение русского национального театра?