В наши дни

В зал не было дверей. Проем в стене, ведущий к зрителям, отделяла занавеска. Я заглянул за нее и увидел полукружие горой уходящих во тьму тесно заполненных рядов и ярко освещенный диск манежа, на котором уморительно приплясывал желтоволосый клоун.

Осмелев, я откинул занавеску, шагнул в пространство импровизированной ложи и опустился на стул позади сидящего там гладко причесанного человека в ослепительно белом воротничке. Скрестив руки, он следил за представлением.

Еще полминуты — и, позабыв о своем полулегальном положении, я громко смеялся, Да и как было не смеяться! С десяток раз я видел эту сценку и всегда хохотал до слез. Ничего тут, казалось, не было особенного, а вот поди же — как смешно. Дурашливо припрыгивая, клоун наигрывал веселый мотивчик. Одетый во фрак инспектор манежа не позволял чудаку озорничать и отбирал у него то дудочку, то маленькую гармошку. Но лишь только инспектор уходил, клоун доставал другой инструмент и принимался за свое. Из необъятного его пиджака и штанов появлялись: скрипка, флейта, труба. Инспектор терял покой и, забыв о своей важности, уже гонялся за клоуном, который и на бегу продолжал веселиться. В конце концов он глотал последний свисточек и сдавался, подняв руки. Но лишь успокоившийся инспектор, одергивая борта фрака, удалялся, клоун непонятно откуда вытаскивал тромбон. Теперь он, сумасшедше трубя, наступал на инспектора и, оглушив того, убегал с манежа под смех и грохочущие аплодисменты.

Многие из тех, кто в цирке зовется коверным, исполняли эту клоунскую сценку, но не имели в ней такого успеха, как мой друг. Он был одновременно смешон, по-мальчишески ловок и обаятельно лукав.

И здесь, в малопригодном для циркового представления спортивном зале, он покорил всех. Клоуну шумно хлопали и с нетерпением ждали его нового выхода.

Сидевший впереди человек резко повернулся ко мне. Но не самовольное мое вторжение сюда было тому причиной. Кивнув головой в глубину зала, по-русски сказал:

— Там президент. Видите? Смеется…

В сумерках рядов напротив я разглядел ложу с флагами, ниспадавшими с ее барьера. Красным, с серпом и молотом, и трехцветным — страны, где гастролировал цирк. Снежно белели манишки мужчин. Отблеском прожекторов сверкали драгоценные камни на шее супруги президента. Сидящие в ложе смеялись. Смеялся и глава республики, хорошо знакомый мне по снимкам, часто появлявшимся здесь в столичных газетах.

— Исключительно! — проговорил человек в высоком воротничке и снова повернулся к манежу.

Встретились мы, как я и ожидал. Мой друг был удивлен и счастлив. За розовым носом-картошкой и наведенными дугой бровями тепло светились серо-синие живые глаза и угадывалась его домашняя приветливая улыбка.

После представления я ждал его в комнате, превращенной в гримировочную. Со стен ухмылялся и подмигивал мне знаменитый клоун, нарисованный на плакатах с надписями на разных языках. У зеркала трельяжа теснились баночки с кремом, коробки с пудрой и гримом, флаконы с лаком и еще какими-то жидкостями. У входа высилась горка вместительных чемоданов о именем артиста на крышке и стенках.

Его куда-то позвали, как только отгремел оркестр. Он просил подождать и вернулся минут через десять. Был в заметно приподнятом настроении. Торопливо снял мешковатый пиджак и скинул свои смешные разлапистые туфли. В тельняшке с широченными полосами уселся к зеркалу, чтобы снимать грим.

Сорвав с головы желтый парик и сняв клоунский нос, повернулся ко мне, наполовину еще цирковой, а наполовину уже привычный, жизненный, и, сам будто в то не веря, сказал:

— Понимаете, представили президенту. Привели в комнату за ложей… Пожал мне руку. Сказал, что давно так не смеялся. Господа, что с ним были, хлопают… Не знал, что делать. Кланяться глупо. Благодарить с такой рожей?..

Но он был рад, хотя и пытался этого не показать, закрывая лицо ладонью, которой размазывал вазелин. Щеки и лоб его заблестели. Яркие клоунские черты уступили место обыкновенным, человеческим, ничем особо не приметным.

Он предложил мне пойти пешком, и вскоре, покинув затухшую громаду спортивного зала, мы уже неторопливо шагали к центру столицы. Конечно же, я радовался малейшей возможности поговорить с ним, когда ничто тому не мешало.

Но он шел и молчал, жадно вдыхая холодный воздух ночи. Коротко отзывался, если я начинал разговор, и снова умолкал. Потом сказал:

— Очень мало удается видеть, хотя я здесь в третий раз. Работаем по два представления в день. Почти ежедневно.

Мы приближались к центру. Где-то за спиной остался подмигивающий тысячами цветных огней, но уже затихающий луна-парк.

Трудовой народ на Западе ложится спать рано. Зато деловая жизнь начинается там чуть свет. В шесть часов тебя уже будит уличный грохот. Взглянешь в окно гостиницы и увидишь поток несущихся в обе стороны автобусов, машин, мопедов… По панелям спешат тысячи людей. Если на улице дождь, сверху видишь гусеницу из мокрых зонтиков.