В наших переулках

Кроме общих купаний, есть у нашей мамы и еще минуты роздыха от кухни. Время от времени полагалось совершать общие прогулки детей и взрослых — за грибами, за яблоками и медом в соседние деревни. Тогда и мама отрывалась от плиты и корыта и присоединялась к нам. Первая такая общая прогулка в честь моего приезда была осуществлена в Ясную Поляну, находившуюся в четырех километрах от Косой Горы. Это путешествие пришлось как раз на утро, когда так легко идти по росистому лугу вдоль Воронки до самых яснополянских прудов. Об общем впечатлении от этих пленительных походов я уже говорила, повторяться не буду. Скажу только, что Мария Николаевна была знакома с музейными служащими Ясной Поляны, нас всегда там гостеприимно встречали, подозреваю даже, что, может быть, мы посещали музей в его выходные дни, потому что не помню там никого посторонних. Или тогда было так мало любопытствующих? Для нас же всех Толстой был своим человеком, чем-то вроде уважаемого и любимого родственника. И его герои — Ростовы, Болконские, Левин, Нехлюдов — такими же живыми и знакомыми, как и он сам. Мы выросли на книгах Толстого. Но кроме того, сохранялись еще какие-то тоненькие бытовые ниточки, связывающие наш род с памятью о Толстом. В комнате у нашей тети Лёли, маминой сестры, стояла точно такая же, только большего размера, зеленая стеклянная глыба, подписанная среди прочих фамилией Владыкиных, что с восторгом обнаруживаем мы в Яснополянском музее. «Наша» была первым образцом, изготовленным рабочими и служащими стеклянного завода в подарок Толстому после отлучения его от церкви и расписанным художницей Бём, родной сестрой Александры Меркурьевны Владыкиной. «Наша» лопнула во время закалки в печи, и внутри нее была причудливая трещина, красиво преломляющая свет. Этим, кроме размера, она только и отличалась от той, что изготовили снова и преподнесли Толстому. Мы еще не знаем, что эта лопнувшая глыба в октябре 1941 года перекочует на время к нам, в Каковинский, из разбомбленного дома Владыкиных. Недавно увидев зеленую прозрачную глыбу у Маши Владыкиной, я обрадовалась ей как милому старому знакомому, несколько постаревшему: один стеклянный уголок оказался отбитым.

У нас, детей Стариковых, не было столь знаменитых предков и исторических реликвий. Но встретив в Яснополянском музее портреты Стаховичей, мы им обрадовались как родным: они-то точно были заметными фигурами семейных преданий, они еще больше роднили нас с Толстым, а Толстой — с Косой Горой.

Удивительные две недели августа: ни одного дождя, ни одного ветреного или холодного дня, ровная жара. Но вот в самом-самом конце месяца вдруг похолодали вечера. Вся наша компания часто теперь сидит в темноте на крутом железнодорожном откосе недалеко от дома. Мы с Ириной вдвоем влезаем в бурку — настоящую кавказскую бурку, черную, войлочную, до самой земли, с такой шириной плеч, что как раз хватает на двоих. Нам, как «дамам», уступил ее кто-то из мальчиков. Мы провожаем взглядами ярко освещенные поезда, идущие на юг и с юга. Скоро и мы, почти все мы, отправимся в Москву. Не так уж далеко, но надо прощаться с этой прекрасной жизнью. Грустно и радостно. Грустно прощаться и радостно от теплой бурки, от заботы мальчиков, от ощущения дружбы и равенства всех со всеми. В промежутках между поездами мы глядим в звездное небо, разглядываем удивительные августовские звезды. Крупней и ярче я уже не увижу. Мы строим обширные и радужные планы: как будем встречаться в Москве, как будем дружить, как будем вместе гулять. Ведь и в Москве светят звезды? Мы не догадываемся, как мало раз мы еще увидим друг друга, как редко нам выпадут в жизни такие беспечные прогулки. Впрочем, почему я говорю за всех? Что я о них знаю? Хотя нам предстоит еще одно общее лето, лето тридцать девятого года. Но повторений не бывает, лето будет другим, и Толю я тем летом не увижу.