В наших переулках

Я увижу его вскоре после возвращения в Москву, и эта короткая встреча будет завершением счастливой для меня косогорской жизни тридцать восьмого года. МЮД — кто помнит теперь такое слово? А был же такой праздник — Международный юношеский день. Ходили на демонстрации, пели песни. Вот и Толя неожиданно завернул к нам в Каковинский прямо с демонстрации. В своих роскошных белых брюках и белой майке без рукавов, сверкая зубами, глазами и косогорским загаром. На голове — свернутая из газеты шапка, наподобие испанских, — жара все продолжалась. «Сними свой колпак и садись», — предложила мама, разрезая сливы для варенья. А я, пораженная его внезапным появлением, молчала. Толя с мамой болтали, так, ни о чем: о жаре, о демонстрации, о косогорских знакомых. А я все молчала. Толя посидел недолго и весело попрощался. Еще как-нибудь зайду, пообещал он. А шапочку свою оставил на столе. Когда он ушел, я незаметно спрятала шапочку, положила под бумагу, покрывающую письменный стол. Там она долго хранилась. Когда никого не было в комнате, я вынимала ее и держала в руках. Но в комнате нашей почти всегда кто-нибудь был. Так эта шапочка и лежала под бумагой, пока при уборке ее не выкинули просто как старую газету.

Я не увижу никого из косогорцев до самой весны 1988 года, когда вдруг из бездны истекшего времени по телефону раздался незнакомый мужской голос, назвавшийся Анатолием Георгиевичем Загородним, и предложил всем нам, кто в Москве, встретиться у Инны Левитан. И мы собрались, и мы увидели друг друга: Инна и Гарик, Женя Стечкина и Толя, Лёля, Алеша и я. Андрей Турков сильно опоздал, но все-таки и он пришел. Все было мило и просто. И стол хорошо накрыт в трехкомнатной чистенькой квартирке где-то в Беляеве, и салаты вкусны, и воспоминания непринужденны. Да, Слава Стечкин, младший из братьев, был убит еще в 1942 году. Посмертно получил Героя Советского Союза. А Игорь? Игорь? Неужели вы никогда не слышали о пистолете Стечкина? Это же он — его создатель! Всю жизнь работает в Туле на оружейном заводе. Олег там же в Туле преподает марксизм в пединституте. А вот Женя — московский архитектор, уже на пенсии. А ты, ты Толя? Это спрашиваю я, а сама думаю: неужели это ты? И словно читая мои скрытые мысли, Толя докладывает: «Вот, всю молодость боялся стать военным. И все-таки моя инженерная специальность привела меня в армию. Полковник в отставке. Ужасно болят ноги, боюсь, что придется делать операцию». Боже, Боже мой, как грустно. Что Толя думает обо мне? Но он же не был в меня влюблен.

25

Зима 1938–39 годов ознаменовалась для меня двумя дружбами: новым сближением с папиной женой Анной Ивановной и появлением у нас в квартире Нины Ашмариной, девочки на год меня старше и оказавшей на меня довольно сильное влияние.

Я снова стала регулярно бывать у Анны Ивановны на Кропоткинской в их с папой темной комнатке с выходом прямо на лестницу. Как преодолела я ревность к папиной жене? Как-то постепенно. Видимо, взрослые вели себя умно. Мама всегда поощряла мои все более частые прогулки на Кропоткинскую. Там меня встречали с неизменной приветливостью. В сентябре тридцать восьмого года Анна Ивановна устроила очередное «головковское» сборище. У меня, конечно, не было сил от него отказаться. В общем, к началу тридцать девятого года нас связывали с Анной Ивановной очень нежные чувства. Она по-прежнему рассказывала мне нехитрые истории своей юности, никогда не касаясь отношений с папой. Я, увы, иногда исповедовалась ей в домашних горестях, прекрасно ощущая некоторое свое предательство по отношению к маме, но все еще считая себя вправе на него.

Сближение с Анной Ивановной дало мне возможность в какой-то степени проникнуть в психологию до сих пор незнакомой мне среды — добропорядочного городского мещанства. Где-то в Сокольниках в маленьком деревянном доме жили две сестры Анны Ивановны. Они и воспитывали ее дочь Галю после развода Анны Ивановны с первым мужем. Дух спокойной, размеренной, добродетельной жизни двух одиноких женщин на краю города каким-то образом доносился и до меня из разговоров с Анной Ивановной. Раньше я знала только своих дворянских и крестьянских родственников, представителей двух классов общества, сметенных революцией и потому, вероятно, остро ощущавших исторические вехи своего существования: до 13-го года, до 17-го года, до 30-го года… Каждая семейная веха мерилась историей: гражданская война, раскулачивание, процессы «вредителей» и т. д. В семье Анны Ивановны жизнь текла как бы одним потоком. Революция принесла в такие семьи как бытовые беды, так и преимущества. Самое большое — возможность учиться. Годы, проведенные в Малаховском интернате, подарили Анне Ивановне все знания и привязанности, а существование тихого домика в Сокольниках давало ощущение прочных неистребимых корней.