В наших переулках

Но ярче всего тогдашний рынок запомнился мне розвальнями, заваленными мороженными судаками. Бородатые мужики в ярко-рыжих нагольных тулупах привозили тогда в столицу прямо с рек невообразимое количество разной рыбы, но запомнились твердые поленья замерзших судаков, одного из которых по пятницам обычно и покупала наша мама. Растоптанный снег под ногами, рыжие тулупы, кучи рыбы — в моем воображении эта картина неизменно соединялась с известной сказкой, с той, где лиса, забравшись сзади в розвальни, сбрасывала на дорогу рыбу, воруя ее у мужика, а потом учила дурня-волка приговаривать: «Ловись рыбка большая и маленькая». На нашем рынке ловилась только большая.

Летом поражали меня ломовики. Таких громадных, таких могучих людей я потом никогда не встречала. Звери, а не люди. Железные ободья их телег оглушительно грохотали по булыжным мостовым города. А разгрузившись на рынке, ломовики лениво перебирали своими ручищами вожжи, пока их сильные, с лохматыми ногами лошади в соломенных шляпах — от солнца, из которых в прорези торчали уши, медленно пережевывали овес из холщовых торб, подвешенных к их мордам. Сами же извозчики, сидя на своих пустых телегах в ожидании груза, чаще всего ели селедку с черным хлебом. Разрывали вдоль хребта крупного залома и проглатывали сразу половину рыбины, закусывая ее отломанной от каравая горбушкой соответствующего размера и обнажая при этом пасть с двумя рядами несокрушимых белых зубов. Перевелась подобная людская порода в России, истребил ее XX век. Войны и коллективизация, лагеря и тюрьмы основательно поработали над русским народом. А теперь в этой индустриальной стране уже и не нужна его былая физическая сила — изделия из чугуна и стали — сколько их там приходится на душу населения? — покрывающие своими покалеченными остовами всю нашу землю, заменили мускулы и кости. Не о том ли мечталось в старых песнях?

Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь,

Изобрел за машиной машину.

А наш русский мужик, коль работать невмочь,

Он затянет родную «Дубину»:

Эх, дубинушка, ухнем…

Папа любил тихо напевать эту песню, а мама громко и звонко ее подхватывала.

Но самыми привлекательными на рынке мне казались китайцы. Их тогда было много в Москве. Вокруг Смоленского рынка ютились по дворам китайские прачечные. Там, кстати, работали одни мужчины. А на самом рынке китайцы прельщали детей пестрым товаром. Прыгающие на резинках мячики всегда нас прельщали, но в них не таилось тайны: стоило их распотрошить, в них оказывались обыкновенные опилки. А вот бумажные «веера» пронзительных «китайских» цветов — розовый, зеленый, желтый — те привычно-неожиданно поражали: развернешь в стороны палочки-ручки — одна фигура, встряхнешь ее — другая, еще встряхнешь — третья… И как такое чудо делалось? Я и сейчас, когда, наверное, ни одного такого «веера» в России не сыщешь, не могу этого понять. И чудится мне, что такие веера могли продавать только китайцы с длинными косами и в синих халатах. Но вряд ли. Скорее, тут собственные воспоминания теснятся впечатлениями от книжных картинок, от рисунков на старинных чайных коробках, от изображений на громадных фарфоровых вазах в чайном магазине на Мясницкой. Но дыхание бесконечного и единого европейско-азиатского материка, еще не раскромсанного «дружбой народов» на изолированные куски, ощущалось за всем этим экзотическим товаром и его продавцами, как, впрочем, и за всем нашим рынком.

А вот воздушные шары — еще одна детская приманка — мне кажется, продавали не китайцы. Гроздья шаров торговцы носили на длинных палках, ты выбирал тот шар, что тебя прельщал, продавец обрезал ножом его веревочку и сам прикручивал ее к пуговице твоей одежды, чтобы шар не улетел. Ведь эти волшебные шары не были похожи на теперешние вялые тряпочки, которые надо самому надуть, а они, даже расправившись, будут покорно слушаться твоей руки. Те шары надувались где-то в неизвестном тебе месте водородом, и стоило только спустить с шара глаз, как он взмывал в воздух — и поминай как звали. Вот и прикручивали его веревочку крепко к твоей пуговице. В тех шарах была прелесть и азарт риска: ты им владеешь, он твой, но ты можешь его и мгновенно потерять, что часто и случалось. А однажды на Смоленском рынке я видела, как чумазый беспризорник перерезал у торговца веревку, скреплявшую всю гроздь продававшихся шаров, и она устремилась в головокружительную высоту синего неба. Рынок, задрав головы вверх, ликовал от неожиданного зрелища. А продавец, оставшись с одной палкой в руках, плакал.