В омут с головой

Алешка подошел к нему, подобрал несколько отлетевших в сторону поленьев, положил их возле крыльца бани и присел на него. Дядя Паша вышел из бани, пристроился рядом, закурил папиросу и спросил:

— Париться будешь?

— Дядя Паша, ты же знаешь, что я не очень все это люблю.

— Не в отца, видать. Он у тебя любитель «легкого пара». Мне Ольга как сказала, что он вечером приедет, я сразу и затопил. Сейчас уже готова, вытопилась. Тепло и неугарно. Я и веничек дубовый запарил, и кваску в холодную воду поставил.

— Павел Николаевич, а как вы с Ольгой Степановной здесь оказались? Вы здесь давно живете? — неожиданно переменил тему разговора Алексей.

— Давно, уж почитай годков тридцать. Сначала при пансионате служили, потом у Татурина дачу обихаживали, а уж потом нас твой отец нанял.

— В каком пансионате?

— А тут, когда дач не было, был пансионат. Там, на озере, дом стоял, администрация в нем размещалась, амбулатория. И коттеджи все для пансионата строились, а не для дач. Ольга моя в пансионате заведующей была, я при ней завхозом. Потом все дачи выкупили, прямо с мебелью, понастроили бань да сараев, заборами обнесли. А мы с Ольгой консьержами стали, тьфу ты, слово-то какое, как собачья кличка! Слуга и есть слуга, как ни назови, хрен редьки не слаще.

— А куда делся пансионат?

— Сгорел. Весь сгорел, дотла. В 83-м, потом и место это с землей сравняли, и лес там посадили. Медсестра там в огне погибла, Оля моя обгорела. Ну, пансионат и прикрыли. Надобность в нем отпала. У каждого начальничка теперь персональная дачка появилась, можно было там куролесить. Мы с Олей без работы остались. Нас к себе Сергей Ильич позвал, на свою дачу, да только она ему без надобности была. Они сюда почти и не ездили. Гостей, правда, иногда привозили из разных городов на недельку-другую. Отдыхать. А потом он и вовсе дачу продал. И нас пригласил твой отец. Так и маемся от хозяина к хозяину. Всю жизнь угла своего не имели. Начали с детского дома, закончим богадельней. Только вот в пансионате и чувствовали себя людьми, но недолго длилось…

Старик поднялся и стал убирать инструменты, оставшиеся во дворе после работы. Алешка с жалостью смотрел на этого старого, сгорбленного, не избалованного жизнью человека. Вероятно, он за свою долгую жизнь испытал немало: все было — и радости и горести. Но горького в его судьбе все же оказалось больше. Справедливо ли? И почему? За что?

— Павел Николаевич, а в пансионат вы как попали? Место ведь наверняка блатное, кого попало и не возьмут.

— А мы и были не «кто попало». — Старик присел рядом с Алешкой, посмотрел на него с любопытством и спросил: — А ты чего все меня выспрашиваешь? Это тебе после Илюшкиной смерти захотелось в сыщиков поиграть? Ты-то, может, и следователь, да только я тебе не подследственный. И не вздумай у Ольги чего-нибудь выспрашивать. Она и так из последних сил держится. Илюшка Татурин ей как сын был.

Алеша выдержал паузу, дав старику собраться с мыслями и чувствами. Конечно, ему хотелось, чтобы дядя Паша сам рассказал о своей жизни и о том, что интересовало его, но вряд ли он этого дождется. Поэтому осторожненько так продолжал:

— Ольга Степановна, наверное, всем как мать. Я ее очень уважаю. У меня с родной бабушкой и то не такие теплые отношения. Вы оба нам ближе родственников.

— Ты не хитри, парень! — Дядя Паша понял Алешкин маневр. — Ну да ладно, так уж и быть, расскажу.

Он снова достал папиросу, чиркнул спичкой, задумался, держа ее. Спичка догорела, обожгла старику пальцы, но он будто и не заметил. Просто бросил спичку на землю и чиркнул следующей, прикурил, затянулся, с шумом выдохнул.