В ожидании Махатмы

И осушил стакан. Сок потек в горло, и это было до того приятно, что он ни за что не отказался бы от него. Он закрыл глаза от наслаждения. На миг он забыл о политике, лозунгах на стенах, о Бхарати, борьбе и даже о Махатме. Блаженство длилось секунду. Он поставил стакан и вздохнул. Матиесон сделал маленький, почти незаметный глоток и предложил:

— Может, выпьете еще?

— Нет, — отказался Шрирам, спускаясь с веранды.

Матиесон проводил его до середины подъездной аллеи.

Шрирам сказал:

— Не стирайте слова, которые я написал на ваших воротах.

— Нет, нет, они останутся мне на память, я буду гордиться ими.

— Но разве вы не собираетесь уехать… то есть уйти из Индии? — спросил Шрирам.

— Не думаю. Разве вы хотите покинуть эту страну?

— Зачем мне ее покидать? Я здесь родился, — ответил Шрирам с негодованием.

— К сожалению, я здесь не родился, но я прожил здесь дольше, чем вы. Сколько вам лет?

— Двадцать семь или тридцать. Какое это имеет значение?

— Когда я приехал сюда, мне было столько же, а сейчас мне шестьдесят два. Видите ли, не исключено, что я привязан к этой стране не меньше, чем вы.

— Но я индиец, — настаивал Шрирам.

— И я тоже, — ответил Матиесон, — и я, возможно, нужен этой стране — хотя бы потому, что обеспечиваю работой пять тысяч крестьян, работающих на полях, и двести фабричных и конторских служащих.

— Вы это делаете для собственной выгоды. Вы полагаете, что мы можем быть только вашими слугами и ничем больше, — сказал Шрирам, не придумав ничего лучшего. — А вы не боитесь? — прибавил он. — Ведь вы здесь совсем один. Если индийцы захотят вас выставить, это может оказаться небезопасно.

Матиесон задумался на минуту, а потом сказал:

— Пожалуй, я рискну, и все тут, однако в одном я совершенно уверен! Я ничего не боюсь.

— Это потому, что Махатмаджи — ваш лучший друг. Он хочет, чтобы в этой борьбе не применялось никакого насилия.

— Да, это, конечно, тоже немаловажно, — согласился тот. — Что ж, приятно было познакомиться, — сказал он, протягивая руку. — Прощайте.

Шрирам пошел по тропинке, затененной кофейными кустами, живой изгородью и пучками бамбука, густо заплетенными вьюнками водного перца; канавы по обеим сторонам заросли темно-зеленой травой. Он так устал, что ему хотелось лечь на бархатную траву и заснуть, но у него были дела.

Их нельзя было откладывать.

* * *

Он должен был попасть в деревню Солур в трех милях отсюда. В ней было домов пятьдесят, разбросанных по склонам горы. Вокруг расстилались луга и долины. Было уже семь часов пополудни, когда Шрирам вошел в деревню. Здесь кипела жизнь. Мужчины, женщины и дети собрались в своих ярких одеждах под огромным баньяном и весело переговаривались друг с другом. На дереве висел газовый фонарь, и кто-то устанавливал два железных кресла, принесенных из более зажиточных домов. Кресла предназначались для каких-то важных людей, которых ждали в деревне. Шрирам зашел в лавку, единственную в деревне, купил пару бананов и запил их бутылкой содовой. Это его освежило. Он спросил у хозяина лавки:

— А когда начнется собрание?

— Очень скоро. К нам привезут кого-то выступить. Хорошее будет собрание. Ты не можешь остаться?

— Да, я останусь.

— Откуда ты?

— Издалека, — ответил Шрирам.

— А куда направляешься?

— Опять же далеко, — ответил Шрирам уклончиво.

Лавочник рассмеялся, словно услышал веселую шутку.

Он стоял, держась одной рукой за веревку, свисающую с потолка. Крошечная лавка была сделана из старых ящиков, сиденье для хозяина покрывали джутовые мешки. Верхнюю полку украшали бутылки газированной воды всех цветов радуги; связки бананов свисали с гвоздей у входа в лавку, чуть не задевая входящих по лицу; в нескольких ящичках и неглубоких жестянках были насыпаны жареный рис и бобы, мятная жвачка и леденцы. Лавочнику так понравилась шутка Шрирама, что он предложил:

— У меня есть хорошее печенье. Не хочешь попробовать?

— Английское?

— Английское печенье наилучшего качества.

— Откуда ты знаешь?

— Я его достал через одного друга в армии. Теперь их поставляют только военным. Настоящее английское печенье, которое на мили вокруг не отыщешь. В такие времена больше никто их достать не может.

— У тебя стыда совсем нет? — спросил Шрирам.

— Как?! Как?! В чем дело? — вскричал изумленный лавочник.

И тут же потребовал:

— Выкладывай деньги за то, что ты у меня взял, и убирайся отсюда. На тебе ведь кхади, так? О-о! О-о! А я и не заметил. Думаешь, ты можешь делать, что хочешь, болтать, что хочешь, и поступать, как последний хулиган.

— Можешь говорить про меня что угодно, но не смей плохо отзываться об этой одежде. Это… это… святыня, о которой нельзя так говорить.

Лавочник испугался.

— Хорошо, сэр, только, пожалуйста, оставьте нас в покое и идите своей дорогой. Мне не нужны ваши лекции. Вы мне должны две аны и шесть пайс… два банана по ане за штуку… и шесть пайс за содовую.

— Держи, — сказал Шрирам, вынимая из крошечного кошелька две мелкие монеты и шесть пайс и подавая их лавочнику.

— Понимаете, — объяснил лавочник, смягчаясь, — сейчас для бананов не сезон, потому они не так дешевы, как могли бы быть.