В ожидании солнца (сборник повестей)

— Хотя бы отопление включили, — ворчал Осеин. — Промок до нитки, а посушиться негде… — От него пахло мокрой одеждой, вином и бараньим жиром. — Ну и дождяра, вот тебе и пустыня!

Мысли у Коберского смешались; он уже не в силах был вернуться к тому одесскому мальчишке, к морю, студии, но и не мог вот так бросить, не дописать, не в его это характере. Да и когда еще выпадет время и настроение?

Заканчивал Аникей свою запись совсем по-иному — уже не мог смотреть на то милое прошлое сквозь призму мальчишки. Дописывал от своего имени…

«В тот день я увидел огромные гулкие павильоны студии, побывал в гримерных, а в монтажной даже покрутил ручку моталки. Кто-то отозвал Шукшина в сторону, а вернувшись, он сказал доверительно и немного взволнованно:

— Понимаешь, разрешили мне на самого себя посмотреть…

— Как это? — не понял я.

— Ну, на ту роль, что я исполняю. Режиссеры поначалу не очень-то идут на это, уже в конце, когда картина почти готова, показывают. А тут вот разрешили…

Я молчал, не зная, уходить мне или ждать его. Молчал и Василь. Тогда я почти с обидой спросил:

— Картина-то хоть как называется?

— «Два Федора».

— А о чем она?

— О двух мужиках — маленьком и большом.

— А вы кого там играете?

— Большого, — вдруг покрутил ус Шукшин.

Мне почему-то подумалось, что усы у него приклеенные; даже стало немного не по себе — так всегда бывает, когда обнаруживаешь какую-нибудь фальшь.

— А ты не хочешь? — Шукшин хитровато посмотрел на меня.

— Что? — с замиранием сердца выдохнул я.

— Посмотреть материал? Он еще совсем не готов, и каждая сцена будет даваться в нескольких дублях. Зрителю эту кухню показывать и не следовало бы, но ты смотри, если уж хочешь что-то знать о кино. — Он почесал затылок. — В зал, конечно, тебя не пустят, но… будешь смотреть из проекции. Я договорюсь, там свой парень.

Я не знал, что такое «проекция», а она оказалась просто кинобудкой с двумя проекционными аппаратами и киномехаником — пареньком, который, как мне показалось, был ненамного старше меня. Я с ним даже заговорил на «ты», и он не обратил на это внимания, охотно все объяснял, как старому знакомому.

В квадратике крохотного окошечка экран был хорошо виден, но я долго не мог понять, о чем же фильм. По нескольку раз повторялось, как выбегает из школы детвора; женщина беззвучно шевелила губами, говоря какие-то слова, а в глазах ее стояли слезы; ехали в телячьих вагонах солдаты, пели песни, а у переезда стоял безногий на костылях и грустно провожал их глазами — это запомнилось надолго. И запомнилась мне еще сцена, которая повторялась раз пять. Федору-старшему, вернувшемуся с работы усталым и голодным, Федор-младший сварил курицу. С жадностью набросился на нее Федор-старший, но тут же узнал, что курица украдена у соседей. Тяжело на душе у старшего. Он бросает есть и говорит с упреком своему тезке: «Мы же с тобой рабочие люди…» Снова и снова повторялась эта сцена — и все повторялись эти слова, и все более хмуро выслушивал их Федор-младший.

Потом, когда я увидел картину полностью, мне почему-то было жаль, что сцена дается в фильме всего один раз, хотелось слушать ее еще и еще — странное желание, чем оно было вызвано, до сих пор объяснить не могу. Теперь, когда я отбираю дубли, они надоедают до тошноты и все время кажется, что именно того, самого нужного, лучшего дубля мы так и не сняли…

Встретились мы с ним через несколько лет. Он недавно закончил ВГИК, а я только-только в него поступил. Я следил за Шукшиным все это время, знал каждую его роль, прочел его первые напечатанные рассказы. Встретились мы с ним не во ВГИКе и не в Доме кино, где обычно встречаются киношники, а в журнале «Октябрь». Было в то время там что-то вроде литературной студии, а пригласил меня туда сокурсник со сценарного факультета, пописывающий рассказы. Мы, правда, опоздали, все уже закончилось. Из двери вышло несколько человек, среди них был и Шукшин. Когда он, распрощавшись с друзьями, остался один, я подошел к нему.

— Не узнаете?

— Нет.

Я напомнил ему Одессу, студию, «Два Федора». И тут он вспомнил, заулыбался.

— Ишь ты, во ВГИК поступил? Неужто я сбил тебя с пути праведного, соблазнил кинославой?

— Да нет, — пожал я плечами, — просто тут все как-то совпало. Увлекался в школе кинолюбительством, получил приз, заметили, рекомендовали…

— А я толкусь, толкусь — и никаких призов;— с тихим задором засмеялся Василь. — Только все учусь, учусь… все меня учат. Вот теперь сюда захаживаю… — он кивнул на здание, где помещалась редакция журнала «Октябрь».

— Читал, — сказал я, — мне нравится.

Он недовольно сморщился.

— Мелочи все это…

И после мы встречались не раз, уже как равные; но как-то вечно спешили, у каждого были свои заботы, даже водку иногда при встречах пили как-то наспех.

Последний раз мы виделись на киностудии имени Довженко в Киеве, встретились у парадных дверей, у вертушки, обнялись. Но поговорить не успели, я даже не знал, зачем он приехал в Киев, не успел рассказать о своих делах на студии — меня ждала машина, я, как всегда, куда-то опаздывал.

— Зайди, Аник, я в гостинице «Москва», триста шестидесятый номер.