В первом эшелоне

Самовар шумит. После непрекращавшейся три недели артиллерийской канонады его шум кажется сладкой убаюкивающей песней. Крепкий чай из самовара вприкуску с колотым сахаром — слабость командарма. Как чуть затишье на передовой, ординарец Батова Геннадий Бузинов знает: генерал непременно попросит вздуть самовар. За чаем по русской традиции неторопливый (если, конечно, резко не изменится обстановка) разговор — воспоминания, рассказы об интересных, удивительных судьбах, размышления о будущем.

Сегодня это можно себе позволить. Завершена великая битва. Пройдет, возможно, не одно десятилетие, пока военные историки, теоретики и практики военного дела до конца постигнут всю ее значительность и сложность, все источники силы войска, ее выигравшего. А сегодня участники битвы не думают об этом. Они полностью отдались чувству долгожданной радости после успешного завершения непостижимо тяжелого ратного труда. Они отдыхают.

— А ведь я сахар-то не сразу полюбил… — Батов на минуту замолчал; ему вдруг показалось, что самовар перестал шуметь, и он тревожно вслушался в звуки, которыми жил в ту минуту теперь уже тыловой блиндаж. Но самовар потихоньку шумел, и рассказ продолжался. — Сначала вес его как следует узнал, а вкус-то уж потом. Тяжеленные мешки в лавке у купца Леонова ворочал, кули огромные носил, корзины с пивом, сахарные головы таскал в купеческое собрание… Мальчишечка-то был хрупкий, и силой богатырской меня природа не наделила. А скидок в лавке никому из работников не делали. Так что сперва я в сахаре сладости-то не ощущал. Потом узнал, какой он сладкий.

…Старый приказчик из Говядова считался в округе человеком с большими столичными связями. Как же! Много лет прослужил в Петербурге в лавках, имел знакомство с именитыми купцами, и филисовские мужики знали: заплатишь ему, отвезет в Питер мальца, устроит. И пользовались услугами приказчика, чтобы избавиться от лишнего рта и заодно как-то попытаться вывести в люди сынишку. Петербург-то, считали, непременно уму-разуму научит. А уж если мальчонка по торговому делу пойдет — чего лучше!

Вот так и тринадцатилетнего Пашу Батова отправили со старым приказчиком в Петербург. Мать собрала котомку. Пресных лепешек четыре, не то три, несколько сваренных вкрутую яиц, кусочек сальца, рубашка, две пары портянок, полотенце… Перекрестила у порога, а отец положил руку на узенькое Павлушино плечо и сказал: «Гляди там, в городе, в обиду себя не давай. И старайся, слушай знающих людей — тебе жить…»

«Тебе жить!» Павел тогда, на четырнадцатом году, мало-мальски разумел, что такое «жить» в понятии деревенском — видел вечные хлопоты отца то на полоске земли, то на лугу, то на подворье, наблюдал повседневный быт филисовских крестьян с бесконечным трудом и редкими праздниками. Так жить он, наверное, быстро научился бы, переняв от отца привычку к труду и к неяркому, однообразному существованию. А жизнь в большом городе, куда теперь вез его бывший питерский приказчик, он никак не мог себе представить, хотя старался, слушая наставления своего не очень разговорчивого провожатого и оставаясь один на один со своим совсем еще не богатым воображением.

Петербург ошеломил и испугал его. Бесконечные улицы из упирающихся друг другу в бока громадных домов, суета невесть куда спешащих людей, сердито звенящие трамваи, река, стиснутая в берегах тяжелым холодным камнем… «Тебе жить»… Задавят тут, затопчут, и не успеет ничего узнать о жизни. Захотелось обратно в Филисово, в привычную деревенскую тишину, на простор. Но нет ему туда обратной дороги…

Понял это окончательно, когда увидел управляющего торговым домом купца Леонова. Представлял прежде купцов толстыми, с выпученными глазами на красных лицах. Оказалось — человек как человек, строг только и серьезен очень.

— Вывеску нашу читал? — спросил, будто заподозрил в чем-то непростительном.

— Читал, — прошептал Павлуша и вдруг похолодел от мысли: «А что если забуду, как там написано, а он спросит…»

— Что ж вычитал, скажи, пожалуйста…

Большие буквы, к счастью, бегом выстроились в памяти:

«Вино, фрукты, гастрономия… Леонов и… потом «К» — большое, а «о» — маленькое…»

— Маленькое, говоришь… Хорошо, что прочитать сообразил. Смышленых уважаю. Да вот сам-то ты меньше той буквы «о», что на вывеске. Что с тебя взять? Сломаешься как прутик под мешком или корзиной, отвечать за тебя придется… А?

— Никак нет, Иван Николаевич, — вмешался провожатый. — У них род, у Батовых, такой: незавидные, кажется, а двужильные… Так что не сомневайтесь…

Мальчишка сразу сообразил: если возьмет, надо изо всех сил стараться, чтоб не сомневался, поверил в то, что сказано про батовский род.