В петле времени

Морис был удивлён такой философией Ронни, может, потому он и не был женат, что не видел в том никакого смысла. Может, люди и правда не знают друг друга, да и разве даёт общая жилплощадь повод для соучастия или сочувствия? Многим, большинству, совместная жизнь даёт лишь повод для разногласий, непримиримости, не…

– Так его нашли? – спросила Глория.

– Кого? – опомнился Ронни.

– Ну этого, двоежёнца.

– А, да, нашли, всё хорошо. За камнями на одном из пляжей. Одна пуля в височной области, две в области сердца навылет. Но жёны его не очень расстроились. Они обе пришли на опознание, потом говорили о шахматах или шашках, на которые водили детей. Я думаю, они до сих пор общаются.

– Люблю хорошие истории, – сказала Глория.

– Да, – протянул Ронни, – впервые после опознания я мог нормально поесть. Никаких женских криков, слёз, никаких этих ваших «я не верю, не верю», они не верят, а я потом есть не могу.

– А ты, Морис?

– Тоже не могу.

– Сейчас приедем к его жене, опять слёзы, воспоминания, «мой муж был самым лучшим, самым верным». Я спрошу, не было ли у него любовницы, она посмотрит на меня, будто я её оскорбил, начнёт показывать его награды, благодарности. У него, наверное, есть благодарности?

– Думаю, есть, он был известным учёным.

– Ну вот, это всё надо будет рассматривать, поддакивать, кивать. Эх, а ведь оно и к делу-то никакого отношения иметь не будет.

– Это наша работа.

– Я не психолог, Морис.

– Если хотите, я сама с ней поговорю.

– С ней поговорю я, – сказал Морис, – а вы можете меня и в машине подождать.

– Вот и прекрасно, – сказал Ронни и откинулся на заднем сиденье авто, – у тебя отличная машина, Морис. Подвеска сзади так трясёт, что меня почти не укачивает, это притом что сзади меня всегда тошнит.

Ронни разбудили уже по приезде. Спросонья, увидев острые шпили и стрельчатые арки готического здания, он подумал, что его привезли в какое-то графство какой-нибудь Англии, и очень удивился, когда этот средневековый замок с собственной не менее средневековой часовней оказался всего лишь университетом.

– Я вот никогда не понимал, зачем столько претенциозности каким-то школам? – ворчал Ронни. – Никто не знает, кто из них выйдет, никто не даст никаких гарантий. А роскоши столько, будто они не только студентов карьерой обеспечат, но и всех их потомков.

– Это старинное здание, Ронни, памятник архитектуры, – сказал Морис.

– В стенах таких вот памятников неизвестно сколько костей.

– Не говори ерунды.

– Неудивительно, что профессор пропал именно здесь.

– Уже пропал? А любовница?

– Была бы здесь любовница, и она бы пропала.

Ронни поднял голову, чтобы осмотреть высокие арки, под которыми они проходили, и почувствовал тошноту.

– Он пропал не в этом университете, он пропал на пути к нему, – сказал Морис.

– А это ещё неизвестно.

Морис любил такие места. Они будто останавливали время, поглощали его, а ты, находясь здесь, оказывался вне его рамок: и не в прошлом, и не в настоящем. Морис прикинул, что набралось уже не одно кладбище из тех, кто учился здесь. Зданию лет двести, не меньше. В нём менялись уставы, политические течения, отношение к людям, к цвету людей, к их вере и принципам.

– По-моему, здесь преподавал Эйнштейн, не знаешь, Глория?

Глория не знала, кто здесь преподавал, она и не хотела знать. Такие места всегда вызывали у неё отвращение. Она не любила всё избранное: избранные университеты, магазины, рестораны… Они разделяли людей, приписывая им особое положение в обществе, которого Глория и такие, как Глория, никогда не добились бы. И дети этих людей, скорее, тоже будут учиться в Принстоне, и никто из них не пойдёт в полицию или в учителя работать на пять тысяч в месяц. Уже сейчас этот университет напоминал не университет вовсе, а отдельное государство, с домиками разных общин, с лужайками возле этих домиков, со своими магазинами и даже часовней. Радовало Глорию лишь одно – нигде не было охраны или тех, кто препятствовал бы нахождению здесь. На территории Принстона гуляли и жители города, и туристы, и просто прохожие. Никто не закрывал его, как особый объект жизни неприкосновенных, наоборот, он был открыт для посещения. Весь университетский городок был частью города Принстона.

Ронни подумал, что в этом огромном кампусе, если ему приспичит стошнить, он даже не найдёт туалет, и неудобно как-то тошнить в этих стенах, будто тебя тошнит на историю, на её англосаксонский пласт.

Они уже шли по коридорам главного здания, когда Глории показалось, будто она не раз была здесь. Будто она уже проходила под этим сводом из бесконечных арок, видела эти стены, точно, и лужайки, и дорожки у зданий она тоже видела.