В петле времени

Морис отложил вчерашнюю газету и отпил кофе. В кафе, что недавно открылось около участка, было немноголюдно. Он звякнул фарфорово-белой кружкой по тонкому блюдцу, Глория вздрогнула и тоже оторвалась от газеты.

– Не понимаю, почему ты ворчишь, когда всю грязную работу я взяла на себя.

– Ты не представляешь, какие последствия могут повлечь твои заявления. Они ложные, ты это понимаешь?

– Эти заявления были сделаны в интересах следствия. Помнишь, как ловили маньяка в парке?

Морис помнил, это было действительно резонансное дело. В одном из лесопарков участились нападения на молодых женщин, их обворовывали, иногда избивали. Считалось, что это дело рук одного человека, больно схожи были приметы нападавшего, все как одна. Прошло три месяца, а полицейские никак не могли подкараулить преступника. Как только они сидели в засаде, так он никак не проявлял себя. Тогда было решено переодеть полицейских в женскую одежду и отправить их прогуливаться по ночному парку. Женщин, служащих в полиции, руководство не хотело подвергать такому риску. Так, двое мужчин, одетых в женские юбки, колготки и каблуки, расхаживали по парку в полдесятого вечера. На их счастье, преступник напал на них. Они скрутили его и привезли в участок. Полиции тогда пришлось пойти на крайние меры.

– Ложных обвинений тогда не было, Глория.

– А наши обвинения не ложные, – возмутилась она. – Он же домогался их! – сказала она так громко, что бармен пролил порцию виски.

– Говори тише, Глория, – Морис показал парню за стойкой полицейский значок. Что заметно того успокоило.

– А если никто не сознается? Мы будем голословны. Он может и в суд на тебя подать.

– Так я же аноним, – удивилась Глория.

– В редакции не спросили твои данные?

– Спросили.

– Вот, значит, не аноним. Он подаст в суд на газету, они переведут стрелки на тебя. На нас, – уточнил Морис, не желая отказываться от своей ответственности.

– Бенджи, – Глория отодвинула газету в сторону и взяла его за руку, – никто не подаст в суд. Этот козёл затаится и не захочет высовываться. Он же знает, что виноват.

Вернувшись с обеда в отдел, Морис с Глорией встретили Ронни.

– Отличное интервью, Глория.

– Не знаю, – изобразила она обиженную, – Бенджи всё равно недоволен.

– А он никогда не бывает доволен, – ухмыльнулся Ронни, – а, Бенджи, что тебе не так?

– Ничем хорошим это не закончится.

Дверь в кабинет капитана открылась. Капитан вышел в зал и встал перед всеми возле доски с картами местности. Он всегда вставал на это место, когда собирался сделать какое-то объявление.

– Итак, – сказал он, – сегодня мне поступил звонок из центрального департамента полиции Нью-Йорка. Человек по имени Стефан Нильсон обратился к ним с заявлением о клевете. По его словам, его неоправданно оклеветали, обвиняя в сексуальном насилии пятнадцатилетней давности. Это обвинение напечатало крупнейшее нью-йоркское издание, на первой же полосе, и распространило многотысячным тиражом.

Капитан прервался, почесал висок ручкой, огляделся по сторонам и продолжил:

– Для меня непонятно, почему жители Бронкса вдруг стали обращаться в центральный департамент, они не знают о нашем отделе? Пора заказать рекламные баннеры с социальной рекламой нашей полиции?

Морис знал, почему Нильсон обратился в центральный департамент, а не в их отдел. Тот знал, что Морис работал здесь, он хотел избежать встречи с тем, кому угрожал.

– Ну, кто возьмёт это дело? – спросил капитан.

– Мы возьмём, – ответил Ронни, – мы с Морисом.

– Отлично, зайдите ко мне.

Капитан был явно не в духе. Не то чтобы когда-то он был в хорошем его расположении, но сейчас он дышал так часто и прерывисто, что, казалось, мог извергнуться в любую секунду. Грузное, большое тело капитана село на подвижное кожаное кресло, которое сразу перестало быть подвижным, так как колёсики его уже не ездили по полу, а впечатались в него. Когда Глория заказывала кресло в кабинет начальника, то должна была указать максимальный вес, но Глорию не интересовали такие мелочи, и пришло то, что пришло.

У капитана был устало-помятый вид. Он напоминал подушку, которую не встряхнули после сна, на его залысинах блестел мелкий пот, как и на лбу, как и под большим пористым носом. Он то и дело доставал из кармана смятый серый платок, протирал им испарину. Но надолго этого не хватало, она опять появлялась, он опять шмыгал носом, протирал и кряхтел. Эти ритуалы могли продолжаться несколько минут, прежде чем он сказал бы что-то. Говорить сидя ему всегда было сложнее, сидя он задыхался, но говорил.

– Итак, – начал он, когда Морис и Ронни сели напротив, – что мы знаем? А ничего. Мы, как всегда, ничего не знаем, а если и знаем, то самые последние. А почему?

Он замолчал, как будто ждал ответа, как будто на это можно было что-то сказать.