Порыв справедливого негодования иссяк у Лукреции так же внезапно, как и возник. На нее снова нашло оцепенение, сквозь которое она слышала когда-то любимый голос, повторяющий ненавистные строки ненавистного гения:
—
Лукреция почти равнодушно смотрела, как взмывает на грот-рею тело ее мужа, как оно корчится и бьется в конвульсиях.
—
Если бы она могла в тот момент полностью осознать весь ужас происходящего, то, вероятней всего, ее рассудок навсегда помутился бы. Но Господь сжалился над ней, накинув на него спасительную пелену отчуждения.
—
Вот и ее саму хватают чьи-то грубые руки и швыряют в лодку, вот она уже болтается на зеленых волнах, без весел, без еды, без надежды.
—
Корабль ложился на другой галс, и черная израненная громада медленно удалялась от брошенной шлюпки. На грот-мачте больше не развевался английский стяг, не было вымпела и на бизань-мачте.
А она, глядя невидящими глазами на человека, оставшегося на палубе в таком же одиночестве, прошептала ему в ответ:
—
Женщина обхватила голову руками и дико расхохоталась. Потом она поднялась, с трудом удерживаясь прямо в раскачивающейся шлюпке, и, откинув со лба спутанные волосы, закричала:
— Я вернусь, Роджер, слышишь, я вернусь за тобой!
Неподалеку догорала брошенная пиратами шхуна.
— Вы не слушаете меня, мадам Аделаида! — донесся до нее приятный голос капитана Ришери.
Он уже несколько минут с любопытством посматривал на нее. Кажется, она слишком увлеклась воспоминаниями. Нужно быть осторожнее. Мужчины не должны видеть ее слабости, пока она сама этого не захочет. Лукреция улыбнулась.
— Действительно, забавный обычай! — сказала она, кивая в сторону развлекающихся моряков. — Однако не слишком ли крепко он колотит их своим деревянным мечом?
— Им это только на пользу! — посмеиваясь, сказал Ришери. — Трудно быть неофитом!
— А вам никогда не приходило в голову, капитан, что мы все в этом мире неофиты? — спросила Лукреция насмешливо. — И в этом качестве проходим всю жизнь, принимая от Фортуны крещение за крещением?
Ришери засмеялся.
— Вы необыкновенно умная женщина! — произнес он. — Я вами восхищаюсь.
Однажды поутру Лукрецию отвлек от ее утреннего ритуала боцманский свисток. Она дернула за шелковый шнурок, и вскоре из соседней каюты, которую в неравных частях делили багаж миледи и ее служанка, появилась Берта.
— Узнай, что там происходит, и доложи мне, да поживей!
Берта кивнула и, оправив фартук, не спеша удалилась.
Не прошло и получаса, как степенная матрона спустилась вниз по трапу и доложила:
— Там одного матроса давеча поймали на воровстве у своих же товарищей. Капитан вчера после ужина приговорил его к порке. Боцман сзывает всю команду на верхнюю палубу.
— Ну что ж, я столько об этом слышала, но ни разу не видела. Должно быть, это поучительное зрелище, благотворно действующее на дисциплину этой банды. — Лукреция откинула с плеч волосы и отвернулась от зеркала. — Подай мне вон тот шелковый плащ с капюшоном и полумаску. Я выйду.
Когда графиня появилась на палубе, там уже собралась вся команда, выстроенная офицерами в шеренгу вдоль бортов.
На шканцах установили деревянную скамью, на которую двое старших матросов укладывали провинившегося — обнаженного по пояс парня лет двадцати пяти, у которого были крепко связаны запястья и лодыжки.
— Сударыня, вы уверены, что хотите присутствовать при этом зрелище? Поверьте, муки этого несчастного будут ужасны, — Ришери подошел сзади и коснулся плеча графини.
— Ну вы же сами обрекли его на них, шевалье! — миледи обернулась и посмотрела ему в глаза сквозь прорези полумаски.
— Увы, мой долг — поддерживать дисциплину на судне, а воровство — это преступление, которое в любом случае не может остаться безнаказанным. Если приговор не вынесу я, беднягу ждет самосуд. По морским законам воровство — одно из самых тяжелых преступлений.
— Это когда воруют понемногу, капитан, — Лукреция рассмеялась, обнажив краешки жемчужных зубов. — Укради он миллион, и вы бы первый подружились с ним невзирая на правосудие.
— Вы действительно так думаете, миледи?
— Я знаю.