В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Конечно, Мережковский не следовал этому призыву буквально – не верил в то, что слово Евангелия от Иоанна есть слово обрядовое.

Иоаннова проблема ставилась им в ключе не тайноведения, но новозаветной критики. Однако Мережковский, заразившейся мистериоманией именно от Штейнера, также искал в Иоанновом Евангелии

мистерию.

Кульминацией Евангелия оказалась для него «первосвященническая молитва» Иисуса – Его последние на земле речи, а в них – слова Господа «над чашей вина»: «Я есмь истинная виноградная лоза» (Ин 15, 1). Со многими оговорками, от этих слов он обращается к «Дионисовым таинствам», в которых будто бы и раскрывается смысл речений Иисуса. И доходя до кощунства, Мережковский трактует Тайную Вечерю как мистерию Диониса. Для подтверждения дионисийской сути Иоаннова Евангелия он привлекает гностический апокриф конца II века «Деяния Иоанна», – текст этот помечен тем же, что и Евангелие, именем. Там, в самом деле, Тайная Вечеря представлена как дионисийский хоровод, Иисус же – а это Иисус Неизвестный Мережковского – в качестве мистагога, в уста которого вложены (всё же древним автором) слова, странно напоминающие изречения Заратустры у Ницше (см. с. 58). По существу, речь у Мережковского идет о хлыстовском радении, и экзегет намекает на «страшные для нас» (совсем уж, видно, декадентские) его тайны. Здесь предел объязычивания Мережковским Христова образа, – одна из тех ложек дёгтя, что портят бочку меда – образец остроумной и глубокой герменевтики, которым является книга «Иисус Неизвестный».