В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Итак, интерпретация Мережковским Евангелия выливается в художественное творчество; его евангельский комментарий – если не роман об Иисусе Неизвестном,

то хотя бы наброски к нему. Анализ евангельской поэтики у Мережковского неотрывен от художественной фантазии, порождающей «апокрифы» – романные эпизоды, сцены соответствующего фильма. Желая наглядно показать жизнь Иисуса, Мережковский, художник-экзегет, оказывается весьма чутким к ее пространственно-временным координатам. Совершенно независимо от Бахтина он приходит к понятию пространства-времени, отвечающему феномену евангельского События, – к понятию, которое можно было бы назвать евангельским хронотопом.

«Оптике времени соответствует и оптика пространства» (с. 380), – обобщает экзегет факт конкретизации равно пространственных и временных мер при приближении конца Иисусовой жизни: «месяцы скитаний [между землями иудейскими и языческими. – Н. БД

недели последнего пути в Иерусалим [из Иерихона], дни в Иерусалиме, часы после Гефсимании, минуты на кресте» (с. 379). Мережковский не только прекрасно изучил географию Палестины времен Христа и восстановил точную последовательность евангельских событий: позитивные, взятые им из критических трудов факты он попытался осмыслить как симптомы – знаменательные приметы События Боговоплощения. «Апокрифы» Мережковского разворачиваются не в случайной, безразличной к их содержанию местности, но в Земле воистину Святой – Земле с особенной метафизикой, отвечающей смыслу свершений. Для описания пространства

жизни Иисуса потребна священная география, элементы которой как бы прозревает Мережковский. Речь у него идёт прежде всего о «святых местах» язычества: Палестина представляется местностью, то ли населенной древнеханаанскими и эллинскими божествами, то ли хранящей о них живую память. Так, «Пастушок» осознаёт Свое Сыновство не где-нибудь ещё, а на горе Кинноре – месте страдания «бога сына» Кинира-Адониса. Эффектно обыгран у Мережковского и эпизод признания Петром того, что Иисус – это Христос. «Ты – Христос» (Лк 9, 20; Мф 16, 16): эти знаменательные слова Пётр произносит в той окрестности Кесарии Филипповой, где язычники некогда почитали бога Пана. «Здесь, в Кесарии, только что Пётр сказал: “Ты – Христос”, – родилось христианство, потому что всё оно – в трех словах: “Иисус есть Христос”. <…> Родилось христианство – умерло язычество, “умер Великий Пан”» (с. 397) – Мережковский представляет сцену так, будто сам Пан, тамошний genius loci, был её свидетелем. «Только что Пётр сказал: “Ты – Христос”, – здесь, в священной роще Пана, может быть, пронесся над головами Тринадцати, в ночной темноте, по верхушкам деревьев, как бы панического ужаса шёпот, – умирающего бога Пана последний вздох» (там же), – конечно, это не серьёзный оккультизм, но филологическая игра.

В духе древнего язычества, Мережковский придает сакральное достоинство горам, где происходили ключевые евангельские события. Место Нагорной проповеди (над Капернаумом) обращено на восток, а гора над Вифсаидой, где совершилось чудо умножения хлебов – на запад. И это, по Мережковскому, отвечает смыслу эпизодов. Нагорная проповедь – начало Благой Вести – ничто иное как восход Царства Божия. А за умножением хлебов последовал как бы его закат: народ в своем восприятии огрубил, материализовал чудо любви, и в лице Иисуса захотел увидеть царя земного. Также особо осмыслен у Мережковского Ермон – гора, бывшая «спутником Иисуса <…> во всю Его жизнь», высочайшая среди местных вершин (с. 409). Именно на Ермоне, а не на Фаворе, как с IV века утверждает предание Церкви, произошло Преображение Господне. Мережковский здесь ссылается на «древнейшие кодексы Марка», – однако, думается, в его воззрениях география следует за семантикой: Ермон – образ Божественнного Отца, так что Отчий глас «Сей есть Сын Мой возлюбленный» (Мк 9, 7), обращенный к преобразившемуся Иисусу, должен был быть произнесен не где-то еще, а на Ермоне. Но центром священной топонимии Палестины для Мережковского служит Генисаретское озеро – «святейшее место земли, где едва не наступило Царство Божие» (с. 385). Труды апостолов-рыбаков по закидыванию сетей, починке лодок и пр. представлены экзегетом едва ли не в «реальном» времени; картины прибрежных камней, цапли, таскающие рыбу из прозрачной воды, розовые олеандровые кусты и т. п. показаны крупным планом. И неслучайно, что как раз здесь жил и проповедовал Бог Сын: ведь «здешняя земля Киннезар-Киннерет посвящена была, с незапамятной древности, богу Киниру-Адонису, умирающему в земле и воскресающему хлебному семени» (с. 248). Мережковский ухитряется ощутить и в древней Иудее веяние духа Елевзинских таинств.