В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Духовное воззрение будущего Мережковскому видится религией, Штейнеру – мистерией; и под христианством первый подразумевает историческую Церковь, второй – новую, в сравнении с языческими, мистерию: с приходом Христа «многочисленные мистерии должны быть замещены единой основной христианской мистерией»[409]. Но, казалось бы, при глубокой разнице теистического и духовидческого принципов, разбираемые мною книги о древних таинствах очень сходны между собой[410]. Впечатление такое, что одна и та же идея –

единое представление о соотношении язычества и христианства – изложена в одном случае на языке теистического богословия, а во втором – посредством мистико-гностического дискурса. Идея же эта заключена в том, что языческие мистерии, вставшие над народной верой, были своеобразным пророчеством о Христе, – подобно тому, как Его же разумели в своих экстатических вещаниях еврейские пророки, гонимые поборниками Закона. Именно на эту вполне добропорядочную, обоснованную наукой идею хотят опереться в своих раскованных исканиях, на грани демонических бездн, провозвестники новой духовности. По Штейнеру, мудрость мистерий осуществилась в евангельской истории, мистериальное «Слово стало плотью» (Ин 1, 14) в Христе Иисусе. Согласно же Мережковскому, умалившийся предмирно в Божественных недрах Бог Сын как бы отбросил смысловую «тень» на дохристианское человечество, явившую себя в богах древних таинств ещё до того, как Он, умалившись вторично ради спасительной победы над смертью, воспринял Тело от Своей Пречистой Матери и прошел по Земле путем страдания и воскресения.

Христос и Адонис

Друг мой! Прежде, как и ныне,Адониса отпевали.Стон и вопль стоял в пустыне,

Жены скорбные рыдали.Друг мой! Прежде, как и ныне,Адонис вставал из гроба,Не страшна его святыне

Вражьих сил слепая злоба.Вл. Соловьёв (Написано на Пасху 1887 г.)

К язычеству через христианство

НРС

Дмитрия Мережковского в 1920-1930-х годах выступало под видом герменевтики древних религий, выявившей «перворелигию человечества» – общее смысловое ядро язычества и христианства. «Много народов, «языков» <…>, а мистерия одна – мистерия Бога умершего и воскресшего. Озирис египетский, Таммуз вавилонский, Адонис ханаано-эгейский, Аттис малоазийский, Митра иранский, Дионис эллинский: в них во всех – Он. По слову апостола Павла: «это есть тень будущего, а тело во Христе» (Колос 2, 17)»[411]. Образ тела, отбрасывающего тень, Мережковский сделал метафорой отношения язычества и христианства: еще не вочеловечившийся, сущий в Боге Христос отбросил Свою тень на все прошлое, так что древние таинства были пророчеством о Христе – «тенями пророческими». «Мистерия страдающего Бога протянулась через все века и народы, как исполинская тень, чтобы лечь к ногам Христа»[412]: но в такой форме это более или менее общее место сравнительно-исторического религиоведения. Самобытен Мережковский, заявляющий, что тень не только всецело подчиняется телу, есть его бледный двойник: облик тени, обратно, может восполнять представление познающего о теле, обогащать, обновлять это представление. Язычество в состоянии оказать помощь в постижении изначальной керигмы, собственной вести-идеи Христа, не искаженной последующими трактовками: вот концептуальный исток поздней экзегезы Мережковского, которую он начинает с исследования древних таинств («Тайна Трёх», «Атлантида – Европа»). «Христианство есть истина язычества»[413], – но и наоборот – в язычестве имеются такие истины, которые должны войти в будущую религию Третьего Завета, призванную осуществить в полной мере Завет Второй. Исторический образ Христа надлежит дополнить некоторыми чертами Озириса, Адониса, – разумеется, Диониса и прочих языческих богов, – впрочем, все они двойники, часто напоминает Мережковский.