В преддверии рая

До УЛО от нашем казармы сто метров, но я не помню случая, чтобы мы преодолели это расстояние меньше чем за полчаса. Дело в том, что ходим мы туда строем, и водит нас старшина Неупокоев или сам лейтенант Шустов /Шуст/. А они используют каждую минуту, чтобы поднять морально-политический уровень с помощью строевой подготовки. Особенно Шуст. Тоня говорит, что Шуст даже в уборную ходит строевым шагом, оправляется по-малому по-большому по стойке «смирно», а по большому — в позе «на караул». Курсант Гизатулин /Гизат/, который верит каждому слову Тони буквально, попробовал проверить, как Шуст ухитряется это делать. Но кончилась эта попытка плачевно. Гизет после этого усомнился в правдивости слов Тони. Но Тоня вернул свой авторитет, сказав, что этому искусству учат в Высшей Строевой Академии Выправки и Старанья, которую Шуст закончил заочно.

Шуст панически боится попасть на фронт. Поэтому он выслуживается и терзает нас строевой выше всякой меры. И глупо делает. Наше начальство — летчики или бывшие летчики. А они все сами ненавидят строевую подготовку по старой авиационной традиции. Авиация с этой точки зрения есть армейская аристократия. Шуст понять этого не в силах. Начальство его не любит. При первой же возможности его отчислят на фронт. К тому же Шуст, не имея никакого отношения к авиации, сразу же, как попал к нам, завел авиационную фуражку и нашил «птички» на рукава шинели, гимнастерки и даже нижней рубашки. Мы издеваемся над Шустом всячески. Например, однажды мы отказались идти на строевую подготовку, сославшись на то, что грузили жиклеры. И завалились добирать. Тут вернулся Неупокоев. Поинтересовался, в чем дело. Шуст сказал, что это он разрешил нам отдыхать, так как мы разгружали жиклеры и устали. Надо было видеть Неупокоева в этот момент. Он нам показал такие жиклеры, что мы долго забыть не могли. Неупокоев уже обтерся около авиации, с ним такие хохмы уже не проходили.

Начальник нашей школы — полковник Чекалов. Почти Чкалов, как его звали мы. Он хороший мужик, и приставку «почти» мы опускаем. Говорят, он был выдающимся летчиком. Карьеру не сделал из-за сходства своей фамилии с фамилией Чкалова. Сталин как-то сказал,что нам хватит и одного Чыкалова /так он произносил фамилию Чкалова/. Чекалова посадили. Когда началась война, выпустили. Но назначили лишь начальником школы. А в свое время он носил три ромба, что соответствует нынешнему генерал-полковнику. Чекалов давно пытается выгнать Шустова из школы. Но у Шуста мощная защита — майор Восьмеркин, начальник Особого Отдела /«Особняк»/.

Вот и сейчас Шуст орет:«Скаддддррррриллллль! Сыместа —песнююю!.. Аррш!» Мы чеканим первый шаг. Витька Петухов /Петух/ дурным голосом затягивает:

Дежурный сделал нам тревогу.Враги засели у ворот.

Курсанты, будьте наготове,Когда маршал вас поведет.Маршал начстрой товарищ Шустов,

Веди нас твердою рукойТуда, где свекла и капуста,

И помидор растет с морквой.

Шуст пытается изобразить на своей глупой круглой роже строгость, но не может и расплывается в довольной улыбке. Он к тому же еще и тщеславен. Гизат, который знает одну единственную песню — «Катюшу», пытается подпевать. Ррядва, рряз-два, ррязз..., рряз..., горланит Шуст. Четче ножку! Выше голову.! Гизатулин, заткни свой патрубок! Ррряз-два!.. Рряз!.. Слово «патрубок» свидетельствует о том, что даже Шуст способен к усвоению современной культуры. Замечание Шуста насчет Гизата не лишено оснований, так как Гизат может перекричать целую эскадрилью и испортить любую песню. А идем мы на сей раз на стрельбище. Лимит, конечно, кончился. Нас решили поучить стрелять и кидать гранату.

Полуштыковой бой

Полуштыковой бой, говорит Тоня, это бой, в котором с одной стороны участвуют несколько сот наших солдат, вооруженных винтовками со штыками /помните —«штык молодец»/, а с другой стороны — полсотни ихних солдат с новейшими автоматами /помните — «пуля дура»/. Вот в одном таком полуштыковом бою мы закололи около пятидесяти немцев, которые успели покосить из автоматов больше трех сотен наших ребят. А ведь у нас в полку были автоматы, только нам их почему-то не выдали. Почему? Будь у нас хотя бы полсотни этих автоматов, мы бы тех немцев в десять минут. И те триста ребят не полегли бы зря. Кто виноват?

Такие разговоры Тоня заводит со мной все чаще. Я догадываюсь, куда он гнет. Сопротивляюсь. Для меня Сталин — святыня. В мудрости руководства я не сомневаюсь ни на йоту. Не хочу сомневаться. И все-таки я слушаю Тоню. И не пойду доносить на него.

Единство

Недавно на занятиях по политподготовке лекцию о единстве нашего народа прочитал нам сам начальник политотдела школы. Я аккуратно конспектировал лекцию, а Тоня рисовал рожицы и выводил непонятные каракули. В конце лекции он протянул мне следующее стихотворение: