В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории

Например, у нас нет оснований подозревать бояр в узурпаторских поползновениях. «Семибоярщина» мыслила себя как временное правительство, призванное в первую голову обеспечить избрание нового государя «всем заодин всею землею, сослався со всеми городы». В некоторых грамотах, посланных из Москвы в июле 1610 года, содержались и прямые указания местным властям о выборе «изо всех чинов по человеку» и присылке в Москву представителей на собор^{34}

. Не вина переходного правительства, что для созыва выборных людей в столицу в обстановке Смуты требовалось время. Этим ресурсом «Семибоярщина» не располагала. 19 июля царя Василия свергли, а уже 24 июля польская армия под командованием гетмана Станислава Жолкевского маячила в 7 верстах от западных предместий столицы; с юга на Москву напирала рать Лжедмитрия II, вставшая лагерем у Коломенского. Не исключался вариант, при котором обе антимосковские силы объединятся. Жолкевский одновременно вел переговоры и с московскими боярами, и с калужскими «ворами».

«Семибоярщина» встала перед выбором, который, по сути, следует считать отсутствием выбора — протянуть руку либо королю, либо самозванцу. Разумеется, соправители выбрали первое, отказавшись вступать в альянс с воровскими ватагами против Речи Посполитой. При этом бояре не отказались от попытки обрести союзников в окружении «царика», расколоть его. После низложения Шуйского бояре предлагали князю Дмитрию Трубецкому бросить самозванца, чтобы явиться в Москву и выбрать государя всей землей, но тот в ответ предложил открыть ворота столицы Вору. Правителям ничего не оставалось делать, как вступить в переговоры с командующим польскими силами гетманом Станиславом Жолкевским о призвании на русский престол королевича Владислава, при условии, что поляки начнут военные действия против калужской рати.

Само по себе призвание «Семибоярщиной» иностранного принца не является неким антинациональным деянием. Наши западные соседи в свое время первыми выступили с аналогичной инициативой — пригласить государя из Москвы. После смерти Сигизмунда II в 1572 году на вакантный престол Речи Посполитой выдвигалась кандидатура царевича Феодора, однако Иоанн Грозный предложил в короли самого себя. Неудивительно, что поляки предпочли зачинщику опричнины француза Генриха Валуа, только тот спустя год сбежал в Париж, чтобы наследовать почившему в Бозе августейшему своему брату Карлу IX. Польское бескоролевье завершилось в 1575 году избранием энергичного трансильванца Стефана Батория. Он умер в 1586 году, и возможность занять польский престол снова получил Феодор Иоаннович, однако снова московская кандидатура потерпела неудачу: королем стал швед Сигизмунд III.

И вот в 1610 году наступила очередь русских выступить с приглашением на престол польского принца. Владислав должен был воцариться на Москве, приняв православие и восстановив сложившуюся при последних Рюриковичах сословно-представительскую монархию. По мнению С. Ф. Платонова, «если бы боярам удалось привести в исполнение их замыслы и осуществить предполагавшуюся ими унию с Речью Посполитой, договор 17 августа составил бы предмет их гордости»^{35}

. Только воплощение этих планов в жизнь полностью зависело от доброй воли Сигизмунда III. Договор заключался не между польским монархом и русским правительством, а между русским правительством и гетманом Жолкевским. Первые обязались признать Владислава своим государем и привести к присяге новому царю соотечественников, а второй — бить челом перед его величеством о принятии им условия договора. Обе стороны свои обязательства честно выполнили: в Москве целовали крест Владиславу, а Жолкевский доложил Сигизмунду о достигнутых договоренностях.

Но вот незадача — королю соглашение не понравилось. Ревностный католик не собирался принуждать сына к православию, да и вообще, как выяснилось, сам оказался не прочь примерить шапку Мономаха. Формально к польскому государю трудно предъявить претензии — он ни с кем ни о чем не договаривался.

Российская сторона совершила роковую, непростительную ошибку. Подпали ли переговорщики под обаяние гетмана Станислава Жолкевского, который на самом деле не горел желанием воевать с московитами и искренне упрашивал короля дать им в государи Владислава, либо уверили себя, что нашли наилучший или даже единственный выход из положения, но они явно поторопились. Думается, даже в тяжелейших условиях июлясентября 1610 года можно и нужно было более настойчиво и искусно отстаивать интересы державы и более трезво просчитывать последствия каждого шага, тянуть время, торговаться, хитрить. А получилось так, что договор 17 августа для польской стороны представлял собой некую декларацию о намерениях, а Москва, взяв на себя конкретные и весьма важные обязательства, ослабила до предела свои и без того зыбкие позиции.