В путь-дорогу! Том II

— Какъ же съ этимъ быть-то? началъ онъ. Видно, надо за другую жизнь приниматься, Боря.

Телепневъ ничего не отвѣчалъ.

— Извѣстное дѣло тебѣ тоска, а еще сильнѣе оттого, что ты не знаешь, за что приняться.

— Да, да. Ты правъ, Абласовъ, повторялъ Телепневъ. Тяжело мнѣ оттого также, что я отъ васъ скрываю мою тоску.

— Да что же и разсказывать-то, прервалъ его Абласовъ, развѣ мы не чувствуемъ, какое у тебя горе? Развѣ я не понималъ, что для тебя была Софья Николаевна? Только вотъ что я тебѣ скажу Борисъ: горе — горемъ, а дѣло — дѣломъ. Такъ тебѣ не слѣдуетъ оставаться.

— Какъ? спросилъ Телепневъ.

Съ одной тоской. Ты чѣмъ-нибудъ займись, а не можешь дѣломъ заняться — знакомство заведи; что хочешь дѣлай, только чтобы было похоже на жизнь.

— Абласовъ! проговорилъ Борисъ, когда она была жива, тогда я самъ на себя больше надѣялся. И работать хотѣлось, и считалъ я себя на многое годнымъ, а теперь вижу, что я — пустой мальчишка! Все хорошее было въ ней, а не во мнѣ. Она для меня жила, а не я для нея. Да и какъ вспомнишь про прежнее, все-то я не такъ дѣлалъ, какъ нуно. И опять бы все воротить: и отца, и Машу, и бабушку даже; да нельзя. Вотъ я и свободенъ, иди на всѣ четыре стороны, а силъ у меня никакихъ нѣтъ! Она мнѣ всегда говорила, какую можно себѣ хорошую жизнь сдѣлать въ университетѣ. Я тогда думалъ объ себѣ Богъ знаетъ что. А вотъ на дѣлѣ-то у меня и нѣтъ силъ…

— Да тебѣ себя жаль, или ее? спросилъ вдругъ Абласовъ.

— Всего, всего, что было! вскричалъ Борисъ.

Долго сидѣлъ онъ у Абласова. Впервые говорилъ онъ о своей страсти, о прекрасной женщинѣ, которая дѣйствительно любила его безъ оглядки, глубокимъ, горячимъ чувствомъ. И съ каждымъ словомъ, съ каждой чертой изъ дорогихъ воспоминаній, онъ сильнѣе и сильнѣе сознавалъ, какъ тосклива, тяжела и блѣдна будетъ его теперешняя жизнь. Но когда онъ простился съ Абласовымъ и тотъ сжалъ крѣпко его руку, они были больше друзья, чѣмъ прежде.

XXVII.

На другой день Телепневъ писалъ своему опекуну. Эта переписка становилась для него все необходимѣе. Онъ его спрашивалъ о Пелагеѣ Сергѣвнѣ: не слышно ли про ея здоровье? И справляясь объ этомъ, Телепневъ никакъ не хитрилъ. Въ послѣднее время вся его прежняя вражда къ старухѣ пропала; ея потеря и теперешнее одиночество — заставили Телепнева все забыть. Онъ желалъ бы даже повидаться съ ней, зная напередъ, что Пелагея Сергѣвна приняла бы его очень дурно. Да онъ объ этомъ теперь и не думалъ, а напротивъ, очень во многомъ обвинялъ себя чистосердечно. Борисъ сдѣлалъ надъ собой усиліе какъ распредѣлить свой день, чтобъ онъ былъ наполненъ чемъ-нибудь опредѣленнымъ. Послѣ писемъ онъ былъ на лекціяхъ, потомъ зашелъ въ книжную лавку на Преображенской, подписался на журналы и, вернувшись домой до обѣда, разбиралъ свои книги и пересматривалъ каждую изъ любимыхъ книгъ Софьи Николавны.

Къ обѣду явился Горшковъ и затараторилъ.

— Слышалъ ты, Боря, какой скандалъ здѣсь былъ у Петрова?

— Нѣтъ, не слыхалъ.

— Между собой благородное студентство подралось, доходило до смертоубійства.

— Да, шумъ порядочный былъ, отозвался Абласовъ.

— Ау васъ тамъ въ живодернѣ-то, чай много такихъ же тузовъ, а особенно изъ семиниристовъ, поди буйства-то немалыя учиняютъ?

— Да не на что пить-то, у насъ все народъ бѣдный.

— Ну ужь ты защищаешь своихъ живодеровъ; а здѣсь кого не спроси, всѣ только говорятъ, что самые пьяницы и буяны медики.

— Не знаю, отвѣтилъ не хотя Абласовъ и продолжалъ ѣсть супъ.

— Ну, какъ же ты у барыни-то? спросилъ Горшковъ Телепнева: звала еще?

— Звала, ' проговорилъ Телепневъ, непремѣнно хочетъ, чтобъ я ѣхалъ къ начальницѣ.

— Да, я тебя потащу, и не дальше какъ завтра.

— Была тамъ дѣвица, какая-то Александрина, она тебя знаетъ.

— А, черномазенькая? вертлявая, братъ, дѣвица, наянливая такая, — пристала ко мнѣ такъ, что я чуть не плюнулъ! А супруга барыни видѣлъ?

— Видѣлъ и супруга.

— Каковъ?

— Потѣшный господинъ, все толкуетъ о филологіи.

— Что ты говоришь? А барыня объ чемъ толкуетъ?

— Ничего, она не глупая женщина.

— Вѣдь я тебѣ говорилъ, Боря; ужъ у меня глазъ такой, особенно на счетъ барынь. А вчера я удостоился счастья быть представленнымъ здѣшней герцогинѣ.

— Губернаторшѣ, что ль? спросилъ Абласовъ.

— Самолично, братцы, и получилъ отъ нее полнѣйшее одобреніе.

— Вѣдь это она тогда была въ театрѣ съ Ольгой Ивановной? спросилъ Телепневъ.

— Она, братецъ… Такая великатность въ обхожденіи, что только такъ на театрахъ играютъ. Но такъ какъ я моветонъ, мнѣ и шаркать передъ ней было нечего. А ужъ въ музыкѣ она такъ смыслитъ, что только слюнки потекутъ, когда послушаешь ее сентенцій.

— Что жъ ты къ ней поѣдешь? сказалъ Телепневъ.

— Да ужъ теперь нельзя, братъ, отбояриться. Изволили милостиво пригласить меня къ себѣ на раутъ, и чтобъ я имъ изобразилъ мазурку Шульгофа.

Послѣ обѣда Абласовъ ушелъ къ себѣ, а Горшковъ продолжалъ толковать съ Телепневымъ.

— Вотъ, Боря, говорилъ онъ ему, ты потолкайся, голубчикъ, между татарскими аристократами, это тебя займетъ. И къ барынькѣ почаще ѣзди, она въ самомъ дѣлѣ бабенка умная.

— Да больно ужъ они здѣсь всѣ пустословятъ.