В ритме времени. Кинематографический процесс сегодня

Правда или вымысел? «Воображение у власти» или «власть

воображения»? Поверив в это чудо, Фульвио дрожащими

руками начинает натягивать сброшенный было красный

кафтан. Он успевает его надеть как раз к тому времени,

когда на горизонте появляются жандармы, добивающие

всех оставшихся в живых революционеров в красном...

История предателя? Да, но не только. Это еще и

фильм — разоблачение «интеллигентской

революционности», «театрализованного революционализма», он может

Сыть понят как попытка своеобразной интерпретации

причин, приведших к краху политическое движение

протеста рубежа 60—70-х годов. И такое «осовременивание»

сюжета— не натяжка: «Аллонзанфан» был и

воспринят публикой именно в таком плане и задуман таким

образом.

«Их целью было личное удовольствие, а вовсе не более

справедливое общество. Результатом было вопиющее

несоответствие между тактическими успехами движения

протеста и его неспособностью четко определить свои цели.

Бунтовщики получали удовольствие не от реализации

своих революционных идей, а от самого процесса их специфи-

326

ческой активности» К О ком это говорится? О «Пречистых

братьях»? Нет, хотя и к ним как будто могли бы

подойти кое-какие из приведенных характеристик. Так

западногерманский публицист И. Фест расценил молодежный

протест 60-х годов, начисто лишив его какого бы то ни было

социального содержания и в полном соответствии с

классовым заказом буржуазных кругов объявив его лишь

«взрывом коллективного нарциссизма».

В своем интервью французскому киножурналу «Жен

синема» режиссеры сказали, что сюжет своего фильма они

задумали в начале 60-х годов, но только нынешняя

«консервативно-безвыходная» политическая и идейная

обстановка на Западе показалась им подходящей для

реализации старого замысла. Они сказали также, что в

наибольшей степени на них подействовали события, связанные с

крахом молодежного движения протеста в развитых

капиталистических странах Запада в начале 70-х годов,

трагедией в Чили, а если идти глубже в прошлое, — история

Карло Пизакане, итальянского революционного демократа,

социалиста-утописта и мадзиниста, который в 1857 году

высадился на юге Италии во главе небольшого отряда

своих сподвижников с целью поднять крестьянское

восстание. Однако крестьяне не поддержали его, и отряд был

жестоко разгромлен неаполитанскими войсками2.

Но помимо этих исторических ассоциаций в «Аллонзан-

фане» выявляются и более современные аналогии. Возьмем,

к примеру, видение Аллонзанфана, сцену «Сальтарелло»—

гигантского хэппенинга и феерии. В этих грезах

материализуется типичное для «братьев» и особенно для

Аллонзанфана отношение к политической деятельности как к «игре»,

карнавалу, празднику. И в то же время мы

безошибочно узнаем адрес тех, кому, по замыслу авторов,

предназначена эта сцена, — молодежное движение протеста 60-х

годов, которое на самом деле отличалось склонностью к

«эстетизации политики», к карнавальному и «игровому»

духу молодежного бунта.

В «Аллонзанфане» карнавальную сцену «Сальтарелло»

можно прочитать как обвинение в адрес молодежного

движения протеста, как обличение его склонности к

театрализации и эстетизации политики. Фульвио говорит

«Пречистым братьям»: «Не могу видеть ваших глаз, обращенных

в будущее. Мне жизнь дана только один раз... И этого

1 cEncounter», 1971, Jun., p. 58.

* In: Les freres Taviani sur leur film. — «Jeune Cinema», 1975,

N 87, p. 5.

327

достаточно. Не хочу ждать всемирного счастья. Хочу жить

сам по себе». Для него «братья» — это одержимые каким-

то наваждением невротики, а их экспедиция — стремление

утвердить в жизни свою утопию, невзирая на реальные

исторические условия. Для Фульвио поход «братьев» к

крестьянам — это и есть «игра», в которой он отказывается

участвовать.

Когда Фульвио в стороне переживает избиение

«революционеров» и прислушивается к отголоскам ружейных

выстрелов, он чем-то удивительно напоминает одну из

реальных и одиозных исторических фигур периода

майских событий 1968 года в Париже—Раймона Арона,

известного французского буржуазного социолога, сурового

критика леворадикального бунта. В эти дни Арон сравнил

молодежный протест с «психодрамой» и расценил его

всего лишь как терапевтическую «игру» и изживание неких

невротических комплексов интеллигентов-недоучек. «Сам

термин «психодрама», — писал Арон, — я употребляю в

несколько модифицированном виде. И тем не менее в эти

дни все мы играли сценические роли. Я выступал в роли

де Токвиля, что отчасти было нелепо, но другие играли

роли Сен-Жюста, Робеспьера, Ленина, а это было еще

более смехотворно» К Говоря о Токвиле, Арон намекает на

одно его высказывание, сделанное после разгрома

революции 1848 года: «...Мне постоянно казалось, что все

старались не столько продолжать французскую революцию,

сколько представлять ее на театральной сцене... Хотя я и

предвидел, что развязка драмы будет ужасна, я смотрел

на все как на плохую трагедию, разыгранную

провинциальными актерами»2.

Но эти же слова как будто отражают и душевное

состояние Фульвио Имбриани. Быть может, некоторые

мотивы, движущие поступками Фульвио, в чем-то

по-человечески понятны. Ему хочется иметь дом, семью, детей, любить