В русском жанре. Из жизни читателя

У Островского, писателя почти циничного, ибо подводя героя к выбору, он редко не заставляет его пригнуться перед суровостью жизненных законов, не отводит его от края в сторону примирения с реальностью: дескать, так мир устроен, чего уж тут вопить да печаловаться; у Островского, писателя ещё и очень любовно насыщенного, так сказать, даже полового писателя, любого карандышева, даже если он и благороден, и честен, и желает служить просвещению, не любят женщины и девушки. А если в купеческой комедии и вознаграждается любовь, верность и честность, так награда непременно двойная: любовь девушки — и средства.

* * *

— Я составлял часть целого.

— Мало ли какие есть части целого.

Достоевский Ф. М. Бобок

* * *

Русская классика, оказывается, не очень-то воспевала такую, казалось бы, незыблемую для православной России ценность, как семья.

Лев Николаевич, бегом убежавший от семейного счастья в конце жизни, долгие годы убеждал себя и читателя, что семья, дети — высшее благо. Но много ли убедительной прелести в благостном финале «Войны и мира»? Сцены ревностей, скандалов, измен в семьях Лёвина, Каренина, Облонского, тягостный союз Анны и Вронского куда достовернее, чем декларируемая в финале «Анны Карениной» гармония Лёвина — отца и мужа.

Конечно, «Детство», «Отрочество», «Детские годы Багрова-внука» и ещё кой-чего, однако понятно, что речь о другом.

Можно ли себе представить счастливыми мужьями и отцами Онегина, Печорина, Раскольникова, Рудина, Базарова, Райского? У Гончарова описанное семейное счастье, почти райское — это всё-таки сон Обломова; а реальность лишь имитирует до пародии обломовский уклад в петербургском домике Пшеницыной.

Чичиков стяжания свои творил в перспективе семьи и ребёнков, но разве хотел бы он подобия семей помещиков и чиновников? А «Женитьба»?

Было, правда, было у Гоголя описано счастие, идиллия, земной рай и объяснение, отчего так любили друг друга Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна: «Они никогда не имели детей, и оттого вся привязанность их сосредоточивалась на них же самих». Но ведь и то не забыть, что к услугам Афанасия Ивановича была девичья, «набитая молодыми и немолодыми девушками», и «не проходило нескольких месяцев, чтобы у которой-нибудь из девушек стан не делался гораздо полнее обыкновенного…».

* * *

«По всему городу рассыпано множество детей, и ни на одном ребёнке лица человеческого» (Островский А. Н. Дневник).

* * *

А чем, собственно, провинилось перед автором, читателем и доктором Старцевым семейство Туркиных?

Нас со школы научили, что в рассказе Чехова обличается пошлость, обывательское болото, которое вкупе с жаждой наживы засасывает и доктора Старцева.

Но Туркины всё же остаются милыми, добрыми, деликатными людьми. И, самое главное, они так любят друг друга. В мире ненавидящих супругов, неверных жён, оскорблённых мужей, забитых детей, который предстаёт в чеховских сочинениях, семья Туркиных — редкое исключение. Это те же старосветские помещики другого века. Они не только любят друг друга, но и радушны, отзывчивы.

И они как бы виноваты. Чем же? Оказывается, только тем, что отец актёрствует, повторяет одни и те же шутки, мать сочиняет бездарные романы, а дочь готовится стать пианисткой, без должных способностей. «Бездарен, — думал он, — не тот, кто не умеет писать повестей, а тот, кто их пишет, и не умеет скрыть этого». Так размышляет Ионыч. Затем, именно после игры Екатерины Ивановны, он подумал: «А хорошо, что я на ней не женился».

Чехова в Ялте мучили приходящие графоманы. Графоман сделался одной из центральных фигур русской юмористики. Графоман — пугало каждого редактора. Но кому навредили Туркины своим чтением, игрой, шуточками? И перевесят ли эти грехи их доброту, любовь и порядочность?

У Щедрина в «Губернских очерках» есть глава «Приятное семейство»: в каждом провинциальном городе имеется семейство, коего «все члены от мала до велика наделены каким-нибудь талантом». Он насмешничает над их музицированием, но главная тайна семейства очевидна — надо выдавать замуж дочерей, вот скупердяйка-мать и вынуждена привечать, угощать молодых мужчин, видя в каждом возможного жениха.

Чехов как никто изобретателен в изображении теневой стороны семейной жизни. Можно подумать, что многочисленные истории о безобразной, отвратительной стороне брака написаны человеком много потерпевшим, а не холостяком. Кажется, что Антон Павлович, «выдавливая из себя раба», поселил в себе глубокий ужас перед обычным нормальным бытовым существованием человека, в том числе и сожительством супругов.

Дети у Чехова — это настоящие жертвы семьи да ещё школы. Между этими двумя чудовищами обретается иззябшая, замученная душа ребёнка.

Эту чеховскую традицию продолжили более поздние писатели-рассказчики: Куприн, Дорошевич, Аверченко, Тэффи.

* * *

В прошлом веке словечка «ремейк» не было. Но дело это процветало. Разговор в трактире издателя с сочинителем: