В русском жанре. Из жизни читателя

Зимой 1916 года Клюев и Есенин подают в комиссию для пособия нуждающимся учёным, литераторам и публицистам при Императорской Академии наук прошение: «…мы живём крестьянским трудом, который безнадёжен и, отнимая много времени, не даёт нам возможности учиться и складывать стихи. Чтобы хоть некоторое время посвящать писательству не во вред и тяготу нашему хозяйству и нашим старикам родителям, единственными кормильцами которых также являемся мы, нам необходима денежная помощь в размере трёхсот рублей на каждого». Дали Клюеву сорок, а Есенину двадцать рублей.

В 1913, 1914 годах Есенин вовсе не был в Константинове, в 1915-м провёл лето, в 1916-м — менее двух недель, в 1917 году — менее двух месяцев.

29 мая 1946 года Постановлением Совета министров СССР Татьяне Фёдоровне Есениной пожизненно дали право на получение части гонорара за издание и исполнение произведений сына её Сергея Александровича Есенина.

Интересный был годик. Все помнят постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». Были ещё постановления о Сталинских премиях, их не присуждали с 43-го года. Был утверждён 4-й пятилетний план, и Совнарком преобразован в Совмин. Прошла Первая сессия ООН. Возобновилось издание книг серии «Жизнь замечательных людей», и вообще в чести была литература о великих русских людях. А также полотна, кино и наука.

Журнал «Крокодил» 1946 года. Первое упоминание «Звезды»: «Ягдфельд кривляется…». Тут же отрывки из водевиля Валентина Катаева: новоиспечённый лауреат Сталинской премии (за «Сына полка») чуть ли не в каждом номере: убогие стихотворные фельетоны, из «депутатской почты», какие-то заметочки… От номера к номеру всё больше антиамериканских материалов. Почти в каждом — патриотические путевые заметки о том, как у них всё плохо на Западе: Эренбург про Америку, Кассиль и Михалков про Англию, Юткевич про Канны, академик Б. Збарский сообщает, что в Париже голодно и холодно, нет сигарет и кофе. Из внутренней жизни особое внимание почему-то театрам и поэзии. Главные обличители борются с упадничеством и пессимизмом: «Лишь Пастернак опять вне строя / Кричит из фортки детворе…» (Лебедев-Кумач), «В стихах тут и там появлялись нежданно / Туманы с болота Ахматовой Анны» (Иван Молчанов).

* * *

В сущности, то, что поведал Катаев о Королевиче, можно было написать и не водясь с Есениным: выжимки из воспоминаний, черты поэта, хорошо известные, ну и колорит нэпа. Даже сцена похорон вся чёрно-белая, из кинохроники. Не таков ли и весь «Алмазный мой венец»?

«…негодяев — Катаев» сказано поэтом более для точной рифмы, точного определения. И хотя вроде бы всем ясно, что Чичибабин имел в виду, слово не то. Кто будет утверждать, что даже в самом первом ряду русской литературы все были в личном плане людьми порядочными? Если Катаева что и отличало, так это особый цинизм. А. Толстой даже и в «Хлебе» в частностях пытался быть художником, а Леонов и славословия Сталину плёл на том же ткацком станке, что и романы, Катаев же выдавал любые строки: какие угодно, куда угодно и когда угодно.

А кому угодно — это понятно, он, как персонаж Зощенко, мог о себе заявить: «Я всегда симпатизировал центральным убеждениям».

Советские писатели, начиная с середины 30-х годов, напоминали выпущенных в заезд жокеев: несясь кучей, они то и дело упускают то одного, то другого вперёд. Катаев же особенно был неудержимо-оголтел в стремлении не отстать, попасть в яблочко, ухватить ЦК за бороду. И если кто-то с возрастом утихомиривался, то он — никогда. Уже стариком на двух страницах отклика на визит Хрущёва в Америку он ухитрился шесть раз процитировать Никиту Сергеевича.

Почему возник тандем Толстой — Катаев? Скорее всего, из-за особой их бытовой благоустроенности и естественного, а не насильственного конца. Пильняк был не меньший, чем они, дока по части благоустройства, но погиб. Всё-таки в Чичибабине говорило внутрисовписовское чувство. Что же, если переводить на примеры с трагическим концом, то Киршон должен быть не негодяем, а собратом Мандельштама?

* * *

Ещё Катаев. Вариация на тему Липкина.

Одновременно появились статьи С. Липкина в «Знамени» и О. и В. Новиковых в «Новом мире» к столетию Катаева с единым античичибабинским пафосом: «пора выставить ведущим писателям уходящего века раздельные оценки за творчество и за политическое поведение» (Новиковы), «И Алексей Толстой, и Валентин Катаев — крупные таланты, они останутся в великой русской литературе, и вполне возможно, что в будущих академических изданиях их сочинений, в примечаниях, будет упомянуто имя автора этого четверостишия» (С. Липкин).

Катаев Липкину говорит: «Меня Союз писателей ненавидит, — все эти напыщенные Федины, угрюмо-беспомощные Леоновы…». Но сам-то Валентин Петрович, он — ПЕН-клуб, что ли? Он, многолетний секретарь Союза, охочий всегда до любой должности?