В самой глубине

Примерно через неделю после того, как она вселилась в этот дом, к ней заглянул мужчина с банановым хлебом, он сказал, что живет по соседству и чтобы она обращалась, если ей что-то понадобится. В его облике – округлом лице в очках и дырявом джемпере – было что-то совиное. Она сделала им сэндвичи. Он пригласил ее на обед, и она ощутила какое-то неясное томление. Это было знакомое предчувствие некоего знания, сгущавшегося у нее в голове. Она внимательно рассматривала его, пока он ел сэндвич, а потом – без спроса – ополаскивал тарелку в ее раковине. Что это было? Что она увидела за его лицом? Он рассказал ей о Лоре, женщине, которую любил, и об их дочери по имени Марго, которая, как он сказал, обожает ее.

Обожает меня? Но мы с ней не встречались.

Он вывел ее в сад и показал на окно своего дома, за которым промелькнуло чье-то лицо.

Боюсь, она наблюдает за вами. Она собиралась сама отнести вам хлеб, но испугалась.

Фиона увидела у него на пути провалы, в которые ему предстояло упасть. Она еще не знала, чем именно это будет, но знала, что они поджидают его. Она сказала ему, что с удовольствием придет к ним на обед.

Их радушие вселило в нее покой. Она стала часто приходить к ним обедать и читала за столом книги Марго. Она все больше забывала то ощущение, испытанное в первый день знакомства с Роджером, ставшее, по сути, причиной их дальнейшего сближения. Она готовила кошмарные сумасбродные блюда на их маленькой кухне, позволяла Марго высаживать кабачки в своем саду. Они вместе отмечали дни рождения с легкостью, удивлявшей ее. Ведь они не были ее семьей; они не были одной крови. Марго рисовала отдельные черточки, а Фиона прорисовывала по ним разные образы, увлеченно водя своими большими руками, изогнув в улыбке губы.

Потом настал плохой год. Они случались и раньше, а она еще не развила в себе способность к их предвидению, возникая на пространстве десятилетий, точно язвы. Она размечала в своем ежедневнике дни обедов у Лоры и Роджера и обнаруживала, что пропускала их незаметно для себя, просыпаясь и понимая, что пролетела неделя, а она не знала, что делала все эти дни. Она вдруг обнаруживала себя в ванных комнатах неизвестных кафе, в автобусах, шедших непонятно куда, в комнатах, в которых никогда не была раньше. Время искажалось, разрыхлялось, размягчалось, точно глина.

Она подрабатывала тем, что гадала по картам Таро в подсобных помещениях магазинов и давала предсказания побед на скачках, хотя она ошибалась – как и всякий человек – так же часто, как и угадывала. Она лазила по чужим карманам, ограбила пару домов, провела несколько ночей в тюрьме. Просрочила арендную плату за дом и не вернулась туда. Она спала под мостами, в подъездах и автобусах. Спала на вокзалах, предсказывала задержки и отмены рейсов за несколько недель, смотрела день за днем, как приходили поезда в одно и то же время и узнавала в толпах пассажиров одних и тех же людей.

Дальше стало хуже. Ее дни не шли друг за другом, но забегали вперед или отклонялись назад. К ней пришло осознание того, что все, что она предсказывала, не могло избежать своей участи. Чашки, которые она подхватывала на лету, так или иначе разбивались через несколько часов у нее в руках; зонтики, которые она брала перед тем, как хлынет ливень, все равно ломались, и она вымокала до нитки. Она навела справки обо всех, кого о чем-либо предупреждала в течение нескольких лет – о тех, кого она предостерегала от перехода улицы на светофор, или кому говорила не садиться на самолет, и о женщине, которой она предсказала раковую опухоль живота. Поначалу совпадения казались незначительными, но вскоре картина стала очевидной. Та женщина, пережившая ремиссию рака, позже испытала обострение в полную силу. Множество человек, которых она предупреждала о грядущей автомобильной аварии, так или иначе попадали в аварии – не сейчас, так потом. Понимание этого чуть не свело Фиону с ума, и она провела шесть месяцев в психиатрическом диспансере, пройдя через несколько отделений и социальных общежитий. Она никогда не была той, кем считала себя. Она ни разу не сумела изменить что-либо, а только знала о том, что должно случиться. И это было самое страшное из всего, что она могла вообразить.

К тому времени, как она снова возникла на пороге дома Роджера и Лоры, она приняла решение оставаться слепой ко всему, кроме настоящего. Они не спрашивали ее, где она была весь этот год или почему ничего не написала им, и она была признательна им за это.