В самой глубине

На рассвете Маркус вылез из палатки и стоял, моргая, с пересохшим ртом. Течение реки чуть замедлилось; деревья по берегам стояли на земле, не на воде. Земля была схвачена льдом. Пальцы у него посинели от холода. Он собрался с силами и принялся собирать хворост для костра. Вернувшись с хворостом к палатке, он понял, что у него нет ни спичек, ни бумаги и что он вообще не представлял, как разжигать костер. Он залез в палатку, натянул на себя все свои свитера и залез в спальный мешок. Он представил, как Сара вскидывает руки над головой, пробивая невидимый барьер. Он улегся на спину, натянул на голову мешок и стал думать, как поздно ночью Сара уронила котелок и прокричала: гарпилябия! Очень громко. Он не думал, что такое слово существовало в реальности, но она каким-то образом делала его реальным. Он не встречал никого, похожего на нее. Он чувствовал, что между ними, возможно, существовала какая-то связь, которой он не понимал. Он хотел бы никогда не видеть ее; он хотел видеть ее каждый день отпущенной ему жизни. Думая об этом, он осознал, что испытал похожее чувство, когда увидел водяного вора: страх и одновременно желание увидеть его снова.

Он поднялся. Он пойдет к лодке и попросит ее показать ему, как развести огонь. Она скажет: конечно. Или: оставайся тут, у нас есть огонь. Он видел, как шевелятся ее губы, выговаривая эти слова, и рукава ее футболки на смуглой коже, и чувствовал ее соленый запах.

Заморосило. Ветряные колокольчики Гретель, утяжеленные тельцами зверушек, были все время повернуты к кустам. Лодка скрывалась за прибрежными зарослями. Он стал обходить их, засунув мерзнущие руки в карманы. Он услышал, как кто-то из них напевает, без слов, один мотив. Выйдя из-за зарослей и увидев лодку, он остановился.

Сара прикрепила шланг к баку с водой и держала его конец над собой. Ее голые ноги стояли в грязи, а под мышками темнели густые пучки волос. Вода хлестала на ее запрокинутое лицо, затекала в открытый рот. Ее кожа отливала лиловым от холода. Позади нее стоял лодочный мотор.

Ему уже случалось видеть голых людей. Когда он заставал в душе Лору – складки на ее розовом животе, бледная кожа на внутренней стороне рук. Или Роджера – ноги с синими венами, тощая задница. Или Фиону за приоткрытой дверью – линия бедра за расстегнутой молнией юбки, выпуклость размером с мандарин в ее белых трусах.

Но это было другое. Он уже не мог не смотреть на нее. Как качались ее груди – левая чуть больше правой, когда она терла волосы обеими руками. Как сокращались мышцы на ее маленьких руках и крепких икрах ног. Как угадывалась кость – он подумал о рентгеновском снимке – под краем бедра; шрам на колене. И, конечно, там. Там у нее тоже кустились темные волосы, в ложбинке между бедер. Его взгляд немедленно пристал к этому месту, так что он не мог сказать – когда он пришел в себя и поднял глаза, – как долго она смотрела на него.

Когда он снова проснулся в тот день, он увидел над собой лицо Гретель, почти нос к носу, и почувствовал ее ладони, обхватывавшие его лицо. Он задержал дыхание. Она пристально смотрела на него широко открытыми глазами.

Я победила, сказала она, когда он моргнул, и рассмеялась сквозь зубы. Сара говорит, ей нужна твоя помощь.

Выйдя с Гретель из кабины лодки, он увидел на берегу рослую женщину с копной волос и изящными руками, которая курила самокрутку и сплевывала табак. Женщина была торговкой мясом и рядом с Сарой казалась медведицей. Они обе посмотрели на него, и торговка сказала что-то Саре, а та негромко ответила: все верно. Торговка присела и потушила самокрутку.

Он ожидал, что Сара скажет что-то о том, как он смотрел на нее под душем, но она только сказала: идем, поможешь нам. И указала на маленький буксир торговки мясом. Он пошел за ней. Она легко касалась его то за руку, то за плечо и говорила ему что-то, во что он не вникал и слабо понимал. Она подняла свои волосы к затылку, отчего они стали похожи на тугой канат. Он отмечал каждое место, где она коснулась его: тут и тут, и тут. Она цыкала на него, прищелкивала языком. На шее у нее был шрам, поперек артерии, как будто ее пытались удавить струной. И это еще больше убедило его в ее неуязвимости, выходившей за пределы мира, в котором он жил.

Они вошли в кабину лодки. Туши лоснились белесым жиром, их ноги были шириной с его грудную клетку. Он не мог сказать, чьи туши это были: свиные, говяжьи или овечьи. В мясной лодке было холодно, как в погребе. Куски туш свисали с крюков вдоль стены. Сара взялась за один и сняла его, а затем качнула к нему, чтобы он подхватил его. Когда он взвалил мясо себе на плечо, колени его согнулись и задрожали, и он увидел свое дыхание, вырывавшееся серыми клубами. Это мясо было самым тяжелым, что он поднимал за всю свою жизнь. Когда он забирался по ребристой металлической лестнице, его хромая нога подвернулась, и мясо уперлось ему в щеку, а Сара стала цыкать на него. Он вспомнил, как втаскивал по ступенькам мертвое тело в той, другой лодке и как тяжело ему было. Он перевел дыхание. И почувствовал, как дрожат его руки.