В середине века

Первый ряд медленно опускался в грязь, за ним второй, третий, четвертый… Андрей бежал вдоль колонны, проверяя, все ли встали на колени, за ним с рычанием мчались овчарки. Начинали суетиться и покрикивать другие охранники. Обычно они не помогали Андрею, но и не одергивали его. По природному добродушию они стеснялись обращаться с нами как он, но понимали, что это недостаток, а не достоинство: Андрей проявлял в отношении преступников бдительность, до которой им было далеко. В трудных случаях они побаивались оставаться безразличными и тоже орали на нас.

Бывали дни, когда мы приходили на работу такие усталые, мокрые и грязные, что тратили по часу, чтобы опомниться и почиститься. Начальство, узнав об этом, сделало внушение охране. После этого Андрей уже не ставил нас на колени по дороге на промплощадку, зато тем больше свирепствовал на обратном пути.

Как-то под проливным дождем он ровно на час уложил всю колонну в грязь недалеко от вахты лагеря.

В этот вечер Мишка Король объявил во всеуслышание:

— Все! Жить Андрею до первой пурги!

Вскоре в каждом бараке толковали о том, что судьба Андрея решена. Я полез с расспросами к моему соседу Сеньке Штопору.

— Не понимаю, что это значит: жить до пурги? Вы что, собираетесь напасть на него, воспользовавшись метелью? Но ведь другие охранники не допустят расправы с товарищем.

Сенька отмахнулся:

— Не будем трепаться заранее. Увидишь сам — ждать недолго.

В лагере никто не жаловался на недостаток стукачей, и через несколько дней Андрей узнал, что его приговорили к смерти. Он остановил колонну и вызывающе крикнул:

— Кто это мне ножом грозит? Выходи, побеседуем.

Колонна по обыкновению молчала. Андрей позубоскалил над нашей трусостью и в заключение пригрозил:

— Пока вы меня ухайдокать соберетесь, я вас сто раз сгною!

На следующее утро он объявил, беря винтовку наперевес:

— Так нет смелого? А жаль, проверили бы, что бьет дальше — нож или пуля.

Эта забава продолжалась больше месяца — каждый день Андрей припоминал, что на него точат нож, и издевался над угрозами. Скоро всем нам так приелись разговоры о его предполагаемой гибели, что мы потеряли веру в их серьезность и раздражались при упоминании о ней как от дурной шутки.

А между тем осень кончилась и ударили первые морозы. По тундре поползли зимние туманы, однажды ночью разразилась пурга. Утром, когда мы пошли на работу, ветер не достигал еще и шести метров в секунду. Но радио передало, что на поселок движется циклон — и надо готовиться к буре метров на тридцать. И вот в это утро кто-то за воротами вахты, уже находясь в безопасности, крикнул:

— Сегодня тебе хана, Андрюшка! Пиши письма родным!

К вечернему разводу скорость ветра достигла двадцати пяти метров в секунду. Ледяной ураган грохотал и выл, сотрясал стены зданий. Обильный, мелкий, как песок, снег заваливал дороги, бешено крутился в воздухе — пурга выпала классическая, «черная». Самым скверным в ней было то, что мороз почти не спал, выше тридцати градусов температура не поднялась. Каждый из нас перед выходом наружу обматывал лицо шарфом или полотенцем, оставляя лишь щелку для глаз, многие натягивали фланелевые маски, хотя они хуже защищали от ветра. Мы знали, что ветер продолжает усиливаться и по дороге придется несладко.

На вахте мы увидели, что лагерное начальство знало, чем грозили Андрею, и приняло свои меры. Обычно нас сопровождали восемь-десять конвоиров, сегодня их было не меньше двадцати. Кроме того, они устроили обыск. Сами еле удерживаясь на ногах, они обшаривали нас с такой тщательностью, какой не бывало и перед праздниками.

— Ножи ищут, — прокричал мне в ухо Сенька Штопор. — Дурачье! Попки!

Ножей конвойные не нашли, но отобрали у кого-то бутылку спирта, а у двух других по буханке белого хлеба. Пока шел обыск, мы основательно промерзли, хотя от прямых ударов ветра нас защищали недавно выведенные стены цехов. Потом из крутящейся, освещенной прожекторами мглы донесся яростный голос Андрея:

— Равнение на переднего! Ногу не сбивать! Пошли.

Мы двинулись, проваливаясь в свежие сугробы, наталкиваясь один на другого. За линией цеховых стен буря бешено обрушилась на нас. Только здесь, в открытой тундре, мы поняли, что такое настоящая черная пурга. Предписанный нам порядок движения — по пять в ряд, каждый идет самостоятельно — был мгновенно разрушен. Мы судорожно хватались друг за друга, ряд смыкался с рядом. Теперь мы противопоставляли напору бури стену человек в десять- двенадцать, каждый крепко держал под руки своих соседей. Колонна, как и прежде, растягивалась на полкилометра, но это было уже не механическое сборище людей, подчиненных чьей-то внешней и чуждой воле, но одно, предельно сцементированное, гигантское тело.