В середине века

К утреннему разводу все трое дошли до нетронутой тайги на востоке от Норильска. По прикидке, их отсутствия раньше вечера не обнаружат, а на ночь глядя погоню не пустят. На второе же утро она, естественно, помчится на запад, к Енисею, так все бегали до них, — даже мысль об уходе на восток, в нетронутую глухомань, не могла прийти в голову лагерному начальству, хорошо понимавшему, что такое предприятие в принципе безумно.

Два выигранных дня давали хорошую фору. Но впереди подстерегала самая грозная опасность — три больших озера: Лама, Кета и Хантайское. Ламу еще можно было обойти, хотя и в опасной близости от Норильска, но выходить на открытые просторы двух других озер было рискованно: если пустят и самолеты, летчики быстро обнаружат на пустом льду человеческие фигурки. Такую же опасность сулили и широкие реки, преодолевать их ледяной покров Васька Карзубый решил только в сумерки или перед рассветом. Но судьба сыграла за беглецов — и с озерами справились, и реки не подвели.

Вскоре выбрались за Курейку и зашагали к первой значительной границе безопасности — крупнейшему на севере восточному притоку Енисея, таежной Нижней Тунгуске.

Но к этому времени ноша с провизией основательно съежилась. Дорога, вспоминал Трофим, была отличной: все те первые недели морозец днем не опускался ниже пятнадцати-двадцати градусов, ветер свирепел — но ни одной пурги не сотворилось, а наст под ногами был тверд, как настоящий лед, и для ходьбы подходил даже лучше: нога не проваливалась в поднастовый снег и не скользила на голых местах. И хоть до полярного дня было около еще двух месяцев, солнце трудилось на небе уже половину суток — хорошо открывало окрестности и в полдень согревало тело. Снег, конечно, и не думал таять, но над сугробами уже вздымался парок — первый предвестник полярной весны. В Заполярье (это я уже сам потом объяснил Трофиму) чуть больше трети снега уходит на таяние, остальное еще до этого испаряется на открытом солнце. В общем, природа благоприятствовала, рассказывал Трофим: и лучшего времени для побега нельзя было выбрать, и весна, как по молитве, показала себя другом, а не врагом.

Но все же все предварительные расчеты ухода, так убедительно сработанные Васькой и без споров одобренные двумя остальными, оказались нереальными для двухтысячекилометрового перехода от Норильска к «железке», несмотря на благоприятные внешние обстоятельства.

— На льду и в тайге жралось вдвое против зоны, — сокрушенно вспоминал Трофим. — Васька экономил, я тоже воли себе не давал — брюхо брало. На втором месяце дотыркали, что до Нижней Тунгуски еще доберемся на лагерных харчах, а дальше — ни-ни! А прошли пока меньше половины. Впереди — Подкаменная, за ней Ангара, жуть, сколько переть!

— Тогда и решили воспользоваться коровой, идущей рядом на своих двоих, да еще с грузом на спине? — уточнил я.

Трофим покачал головой.

— Не. По-другому вышло, ничего не решили. Просто я дал деру от тех двоих.

Однажды после полудня Трофим высмотрел на горной речке, через которую они перебирались по ослабевшему льду, какую-то естественную лунку, где можно было поживиться рыбой. Хариус, оголодав за зиму, весной стремится в верхние слои на свой промысел. Трофим, умелый рыболов, не только брал рыбу на крючок, но и приманивал наживкой, водя ее над водой, — хариус вылетал в воздух, норовя схватить добычу.

Удочек с собой не взяли, но веревка с куском сухаря вполне годилась для приманки ошалевшего после зимнего сна главного обитателя горных речек. Трофим попросился на первую рыбалку, Васька обещал подождать, пока он промышляет. Они вдвоем с Сенькой разлеглись на южном скате холмика — там дерн местами уже очистился от снега.

Трофим быстро понял, что ни удить, ни выманивать наружу хариуса еще не время: вода была мертва, рыба в ней еще не проснулась. Он вернулся, а когда подходил с обратной стороны к холмику, услышал свое имя, громко выкрикнутое Сенькой.

Дальше расскажу словами самого Трофима.