В середине века

— Я же думал: справлюсь… — пробормотал Митька.

— Думал! Ты с одним ножом справляешься, это да!

— А я на волю не хочу, — сказал Пашка Гад, шепелявя. — Мне на воле не светит. Опять кого проиграю. Не могу без картишек… Вспомню ту старушку — страх!

Лысый оторвался от чайника и гневно сплюнул в снег.

— Кто тебе поверит? Витька Хлюст мотался у прилавка, все видел. Ты ее с одного маха завалил на чистяк, не рюхнулась. В охотку ударил! С бабой справиться легче, не подождал мужика.

Гад разволновался до того, что слюна брызнула желтыми комками сквозь выбитые зубы, и слова стали неясными. Он вскочил и снова сел.

— Врет он, Хлюст! Не было так, вот же падло! Я к ней вежливо, кто, значит, последний в очереди? А она улыбается добренько, сука: «Я крайняя!» — и еще «пожалуйста» сказала. Я отошел, руки затряслись — не могу такую! Хожу, жду, чтобы мужик или фраерок подошел. Второй раз к очереди: «Кто последний?» Обратно она, удивленная: «Я же вам объяснила — я!» По новой отошел — голову режь, если вру! Даже так думаю: уйду, пусть она свою очередь выстоит спокойно, а там разберемся. А тут Хлюст нарисовался, улыбается, тля, подмаргивает — поглядим, мол, как платишь. Тут я в остатний: «Кто последний?». Она аж рассердилась: «Я же, я, сколько вам говорить?» Раз ты, говорю, получай, что тебе приходится! А выскочить не успел, в дверях мужик здоровенный как гакнет по черепу, земля перевернулась! Хлюст же в сторонке, проститутка, скалился, что меня бьют… Выйду когда, первое дело — с ним… Мне — хана, а его не пожалею!

— Ты же на волю не хочешь, — заметил Гвоздь. — Тебе же не светит на воле…

— Не светит, — сказал Гад, опустив голову. — Не светит… — Он обвел дикими глазами товарищей и крикнул, снова вскакивая: — А Хлюста порешу! Все одно — в лагере он появится!.. Первый нож — ему! Зубами в хайло вопьюсь!..

— До чего же хочется на волю! — с тоской проговорил Васька. У него дернулись изуродованные скулы, слезящиеся глаза были скорбны. Он всхлипнул и утер нос рукавицей. — К печке, братцы, в тепло! И чтоб водочка на столе… И куренка за ноги — хрясь! Как же я курей люблю, не поверишь. Еще у матери, огольцом, в рот меня… кажный праздник, не поверишь, не то чтобы пасха, нет, все воскресенья — курица… Неслыханно жили!

— Это правда, что тебя замели, когда ты жрал индюшек? — полюбопытствовал Лысый. — Сторожа прикончили и тут же расселись, как в ресторане? Воры!..

Васька насупился и недобро посмотрел на Лысого. Как и другие воры, он ненавидел этого насмешливого, острого на язык, известного на весь Союз грабителя. Но связываться с Лысым было рискованно, ножом тот владел как мало кто из них. Без ножа Лысый тоже легко справлялся с двоими, один Гвоздь ему не уступал. Но Гвоздь не уступал никому.

— Вранье! Накрыли нас в ховире у Катьки Крысы, а жрали — точно. Индюшек мороженых — пять штук. Я тащил, Сенька Лошадь подсоблял. До чего же Катька на жарку способная — ну, баба! Жир тек по губам… А гады с собаками в тот час весь балок окружили, мышь не проскочит.

Гвоздь сказал, посмеиваясь:

— Два лба на старика! Ну, к чему вы сторожа ухайдакали?

Васька криво усмехнулся.

— Нельзя было, Гвоздь. Знаешь, как он смотрел? Сперва мы по-хорошему — связали его, мордой в землю: лежи, пес! А он вывернулся и глядит. Я в карманы — консервы, масло, мороженых индеек цепляю к поясу — глядит. Уходим — опять выворачивает на нас харю. Ну, я ткнул легонько под дых — успокоился…

— Кружки! — сказал Лысый. — Всем, кроме Варвары, по чарочке!

Варвара крикнул, просовывая вперед свою кружку:

— Шути у меня! Первому наливай, понял!

Гвоздь примирительно сказал:

— Будет, Варя. Итак на ногах нетверд, куда еще?

— Лей, пока жив! — бушевал Варвара. — Ухи оборву, глаза выгрызу! Лей, Трухач!

Гвоздь усмехнулся и пожал плечами. Лысый, покорорившись, налил Варваре полную кружку. Стрелок, услышав спор, что-то крикнул — никто к нему не обернулся. На этот раз Варвара пил не с такой жадностью. Он делал два-три быстрых глотка и замирал над кружкой, уставя в нее остекленевшие глаза. Монька пальцами доставал разбухший чай из кружки и жевал его, глотая. Лицо его становилось черным, глаз все больше багровел. Бросив опустевшую кружку в огонь, Монька затянул невнятную песню. Лысый ловко извлек посудину из жара и швырнул ею в Моньку.

— Не вой! — сказал Лысый. — Не волк.

— Ты! — бешено крикнул Монька, пытаясь встать и не держась на расползающихся ногах. — Сунь грабки в карманы, пока не выдрал с костью. С кем сидишь, оторва? Меня уважать надо, понял!

Лысый тоже встал, неторопливо сбросил рукавицы и спокойно засунул руки в карманы. Он был готов к драке. Ему хотелось с кем-нибудь сойтись в смертное бое — рвать тело зубами, выламывать кости руками. Как Монька ни разбесился, он понял, что борьба пойдет на жизнь и стрелок не сумеет их разнять. Он на секунду заколебался: кидаться ли?

Гвоздь, поднявшись, властно положил руку на плечо разъяренного Моньки.

— Спокойно, Монька! Все мы здесь авторитетные, ни сявок, ни шестерок. А толку что? И ты подохнешь, и я, и Лысый… Может, один Варвара выдюжит — молоденький, крепче нас…