В середине века

В невылазной грязи телеги тонут,Из вязкой глины не извлечь кирки,Прорабы не командуют, а стонут,И пайки сверх возможного легки.В бараке вонь, и гам, и мат. В газете

Висит таблица вынутых кубов.И парочка блатных творит в клозетеТрусливую, нечистую любовь…

— Это уже лучше, — одобрил он. — Натуралистическая картина в стиле Саши Черного. Интересный был человек, я его знал. Правда, в его время до лагерного реализма художественная литература не поднялась. Так что у вас за вторая радость, Сережа?

Я рассказал о вызове к Харину и о том, что скоро распрощаюсь с общими работами. Я восторженно описывал опытный цех, новую для меня профессию металлурга-исследователя. Анучин недоверчиво посмотрел на меня и покачал головой.

— Вы что-то скрываете. Вряд ли вас так уж увлекла профессия металлурга. Новых специальностей обычно побаиваются, особенно в нашем положении, когда каждый промах объявляется вредительством. И потом — я никогда не замечал, чтобы вы особенно тяготились общими работами.

Меня обидело, что он не порадовался неожиданному повороту моей жизни.

— По-вашему, я восхищен, что копаю котлованы?

— Нет, вы не восхищены, но и не подавлены. Уверен, что вам немного нравится, что пришлось нюхнуть и такого пороха. Вы вообще из тех, кто умеет радоваться жизни. И не надо скрывать, Сережа, я ведь знаю, что случилось что-то еще.

Тогда я признался, что видел поразительную женщину, красивую и нарядную, изящную и умную. Я не сомневался, что она умница: женщина с такими великолепными глазами, с такой тонкой талией не могла не быть умной. А что она красива, я видел собственными глазами. Она инженер, руководитель исследовательского цеха — разве это не доказывает ее необыкновенности? Женщина-металлург — это не кот начихал! И какие у нее фокусные туфли, черт побери, какими она напоена духами!

Анучин ласково улыбался, скрывая ладонью зевоту. Из всех человеческих страстей он раньше других потерял в тюрьме стремление к женщине. Женщина оставалась темой для разговоров, но не поводом для мук. Вечная наша овсовая каша мало способствовала кипению нежных эмоций. Умный мужчина привлекал Анучина больше, чем красивая женщина.

Все же он и тут не захотел меня огорчать.

— Да, конечно, красивые туфли, — сказал он. — И особенно духи, я понимаю! Но как она прошла по нашей грязи, не испортив туфель и не запачкав платья? Наверное, переодевалась на заводе, как вы думаете? О, это настоящая женщина, раз она потащила свои наряды на руках в тундру, такой стоит увлечься.

— И мне так кажется, — сказал я, обрадованный. — Но я, конечно, и не собираюсь ею увлекаться, у меня нет никаких шансов на взаимность. Заключенный, почти раб, и она — потомственная вольняшка, мой начальник!

— Не вешайте носа, — посоветовал он. — Смелость города берет. Римские императрицы приближали к себе рабов. Начальник цеха — это все же пониже, чем императрица, не правда ли? Вам еще и тридцати нет, у вас крепкие руки и хорошо подвешенный язык — пустите в ход эти бесценные богатства…

От конторы строительства донеслись удары лома о рельс — сигнал окончания рабочего дня.

Мы вылезли из-под тачки. Анучин взял меня под руку, как перед тем Альшиц. Мы направились к вахте, где бригады строились на выход.

Дождь затихал, превращаясь в прежнюю пронзительную мокрядь. Тучи летели так низко, что края их временами задевали за наши головы. Я любовался странной картиной: пики попадавшихся нам изредка лиственниц часто пропадали в сплошном тумане, а ниже все было отчетливо видно на километры. Этот придавленный грозным, молчаливо кипящим, уносящимся куда-то вдаль небом тундровый мир был до слез темен и скорбен. В его униженности и унылости была своеобразная красота. Я с наслаждением топтал, вслушивался во всхлипы под моими ногами.

Недалеко от вахты к нам подошел Липский. Анучин извинился и побрел отыскивать свою пятерку. Липский дрожал от холода в насквозь промокшем бушлате. Он сунул руки в рукава, жалко согнулся. Нам надо было проторчать на ветру не менее часа, пока мы доберемся к воротам. Мимо нас прошли два человека, закутанные в одеяла, как в плащи. Липский с завистью смотрел им вслед.

— Додумались все же!.. Завтра и я попробую. Одеяло легко пронести под пальто, а потом — вытащить и накрыться. Удивительно удобно! Как по-вашему?

Я не ответил. Я думал о новом месте работы и о прекрасной женщине, моей будущей начальнице. Около нас собиралась толпа — молчаливые, озябшие, скорбные люди. Липский тронул меня за руку, чтобы вывести из задумчивости.

— Сергей Александрович, займемся делом, — сказал он. — Мы разобрали с вами новые теории времени и энергии. Перейдем теперь к пространству и тяготению.

Мишка Король и я