В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

Это был молодой мужчина, чье тело было изъедено раком настолько, что опухоль сожрала все его мышцы, оставив нетронутым лишь скелет. Мы обсуждали его случай во время обходов, говорили про неудачный третий курс так называемой резервной химиотерапии («химиотерапия спасения» – самый агрессивный вид лечения, к которому прибегают в качестве крайней меры, когда больше ничего не помогает. – Прим. пер.), неудачную операцию, прогресс болезни. Нас тяготило осознание того, что сулило ему будущее. Разговоры, которые должны были происходить задолго до его попадания в палату интенсивной терапии, все время откладывались из уважения к его детям и его собственной пламенной надежде на будущее. Теперь же мы уперлись в стену. Это было другое место, отличное от тех, в которых он бывал ранее, и это место было безнадежным.

Я полагала, что наш долг перед ним – это подтолкнуть его, с учетом известной нам информации, к откровенному разговору о том, что ждет его дальше. Нам нужно было знать, какие надежды возлагает он на остававшиеся ему дни. Мы хотели обсудить с ним паллиативный уход и размещение в хосписе. Мы все прекрасно понимали неизбежность его смерти и, как следствие, насколько ужасно будет проводить СЛР (сердечно-легочную реанимацию. – Прим. пер.), зная, что она его не спасет. Мы знали, каково это будет – слышать хруст его ребер под нашими руками и видеть, как выпучиваются от наших усилий его глаза. Каково это будет – залить наши ботинки его кровью, которая уже не будет сворачиваться. Мы были заранее травмированы призраками, которым еще только предстояло появиться. Я молилась как за него, так и за нашу команду, что он не захочет подвергать этому свое тело.

В обсуждении вопросов, связанных с последними днями его жизни, должны были принять участие врачи, специализирующиеся на паллиативном уходе. Я настроилась на предстоящий разговор, разобравшись в собственных чувствах и мыслях по этому поводу. Сначала врач спросила, стараясь быть как можно мягче, как он понимает свое положение с учетом того, что последний, резервный, курс химиотерапии оказался безуспешным. Она осторожно поинтересовалась, осмеливался ли он задумываться о предстоящей смерти. Мы слушали, как он говорил, что всегда надеялся дожить до того момента, когда его старший ребенок закончит среднюю школу. Я улыбнулась, почувствовав святость его желания и благодарность за то, что ему хватило доверия, чтобы им поделиться. Врач паллиативной помощи нахмурилась, так как знала, что этому ребенку еще полтора года учиться. Пациент повернул голову, и его глаза заволокли слезы – он почувствовал себя неловко от того, что позволил себе строить столь грандиозные планы. Мы разбили ему сердце, сказав, что его желанию не суждено сбыться, что речь идет о неделях, а не о месяцах. Он вздохнул и пожал плечами, словно понимал беспочвенность своих надежд.

Мы узнали, не хотел бы он прожить последние свои дни у себя дома. Он сказал, что не хочет умирать на глазах у детей. Мы предложили провести импровизированную церемонию вручения аттестата в больнице, а также поговорить с руководством школы, чтобы те напечатали аттестат заранее. Он улыбнулся, радуясь такому компромиссу. Мы вышли из палаты с чувством, что сделали что-то полезное. Хотя мы и не могли излечить, мы нашли способ придать последним дням его жизни какой-то смысл. Мы испытали чувство близости, и на мгновение это показалось чем-то невероятно прекрасным. Мы прошлись с ним на наших плечах по туго натянутому канату и при этом не упали. Мы не ранили друг друга.

Как бы то ни было, в ту ночь он умер, до того, как мы успели что-либо организовать. Он умер прежде, чем был к этому готов, прежде чем принял решение отказаться от проведения реанимации. И его ребра были сломаны, а его кровь залила наши ботинки. Когда я сообщала родным о его смерти, я молилась, чтобы они не посмотрели вниз. Чтобы они не заметили, как скрипят мои ботинки, будто я только что пришла с заснеженной улицы.

«Ты переживаешь? – спросил меня Рэнди, повернув свое тело так, чтобы посмотреть мне в глаза. – Ты ужасно молчаливая».

«Просто задумалась о пациенте, который был в этой палате», – честно ответила я.

«Хмм. Мне стоит знать подробности?» – спросил он.

«Пожалуй, нет», – ответила я и вздохнула.

«Этот пациент умер?» – спросил Рэнди.

«Ага», – ответила я, вспомнив, с каким звуком плескалась его кровь на пол.

«Хочешь об этом поговорить?» – не унимался он.

Я вздохнула и покачала головой. Что я могла сказать?

Порой, когда хочешь сделать хорошее, приносишь столько вреда, что ломаешься изнутри и уже не знаешь, сможешь ли снова делать что-то хорошее.