В смертельном трансе

— Потому что ты вернулся в прошлое, зная будущее, — произнес голос той, что была мудрее меня. — Не волнуйся, ты уцелеешь, что бы ни произошло. И Тони уцелеет. Ее час еще не пробил.

Верно. Я знал это. Но что происходит? Кто я — шпион, наблюдатель? Или я действительно вернулся и заново творю свою жизнь?

— Алекс, ты должен помнить: сейчас не полночь, ты не на берегу озера. Человека с пистолетом не будет, еще не время.

Я ощутил чужую руку в своей ладони, и это вернуло меня в непонятную реальность. Я посмотрел вниз и увидел длинные, тонкие пальцы Тони.

— Ты какой-то чудной, — сказала она. — Ты в порядке?

— Что? — Я тряхнул головой, глубоко вздохнул и пришел в себя. — Конечно. Да. Я в порядке. — Я взялся за ручку дверцы. — Идем. Ключи у тебя?

Она кивнула. Тони, которая, казалось, покинула нас навсегда, вышла из машины. Я смотрел на нее, на то, как она идет, и, чтобы поверить в это, ущипнул себя. Я же не просто ее потерял, я думал, что она ушла навсегда, ушла за горизонт и никогда не вернется. Я обогнул машину и пошел за Тони, и на мне теперь были джинсы и выцветшая рубашка из рогожки. На Тони была прежняя коричневая рубаха, джинсы и эти странные обрезанные ковбойские ботинки. Сейчас мы войдем в квартиру Лиз — я знал, что это идиотизм, но не пытался отказаться.

— Которая квартира? — спросил я.

— Вот.

Тони подняла палец и, не глядя в ту сторону, показала на угловое окно первого этажа, завешенное белой грязноватой шторой, безвольно висящей на карнизе. Мое сердце вдруг набрало обороты, словно я знал, что кто-то затаился там, в углу или кладовке. Спокойно, сказал я себе. Возьми себя в руки.

Мы вошли в замызганный подъезд — плиточный пол весь в щербинах. На стене — латунные почтовые ящики. Ящик Л.Доминго набит — письма и рекламная макулатура торчат наружу.

— Напомни мне поискать ключ от ящика, — сказал я.

— Что? Ах да. Ты погляди. — Тони бросила взгляд на ящик и стала отпирать внутреннюю дверь. — Шикарный домик, а? Смотрителя зовут Джон — ни за чем не смотрит. Живет себе наверху, и только. Лиз все толковала, что он придурок. А вот тебе совет: если мы с ним столкнемся, не говори, что ты из Чикаго. Он вырос через улицу от «Ригли-Филд» — схватит за пуговицу и будет пять часов талдычить о «Щенках» и «Медведях»[4].

В подъезде было темно. Стены зеленые и грязные. На потолке древняя лепка. Ковер — жизнь из него выбили подошвами не один год назад. Мы повернули налево, и Тони поднесла было ключ к двери в квартиру, но вдруг прижала ладонь к губам и зажмурилась. Значит, и ей неспокойно, как и мне.

— Я открою? — предложил я.

Она кивнула, я вложил лагунный ключ в замок, повернул и толкнул дверь в неизвестное. Кретинское жилье — занавески изрисованные, обои выцветшие. Старая коричневая кушетка, подпертая двумя словарями. Стереосистема, беспорядочная груда дисков, разлапистое кресло без чехла. Вроде все на первый взгляд. Чего я боялся? Никого здесь нет — кроме тараканов, разумеется.

— Вперед, — сказал я и взял Тони за руку. — Все в порядке.

Гладкая, нежная, чуть ли не выскобленная кожа врача. Такие у нее руки. Я забыл об этом, но сейчас вспомнил наши веселые и прекрасные времена — словно ее кожа напрямую связала меня с прошлым. Я ободряюще улыбнулся, Тони ответила благодарным взглядом, и мы пошли внутрь — перешагнули через порог и вступили в квартиру человека, которого нет в живых. Ох, не завидовал я Тони. Мне пришлось после смерти отца разбирать его вещи, и это было ужасно, особенно потому, что я делал это в одиночку. Доставал все из ящиков и сортировал.

— Мне очень жаль.

Нет, нет, так было правильно. Мэдди занималась другими вещами — юридические и финансовые дела. Просто было тяжело. Мать совсем ничего не могла. Так что я проделал эту клятую работу и теперь знал, как круто приходится Тони. Тем более если она верила, что Лиз умерла не по своей воле.

— О Господи, — прошептала Тони.

Да, это угнетало. Темнота и хаос. Затхлая нищета. Я стал искать глазами надкушенный бутерброд с ореховым маслом. Что-то не видно. Я отпустил руку Тони. Может быть, на кухне? Тони застыла посреди гостиной, а я пошел в глубь квартиры. Дубовые половицы — в любом доме Миннеаполиса такие — потрескивали под ногами, как молодой лед. Я вышел в узкий коридор, прошел вдоль его коричневых стен и остановился у входа в кухоньку. Вот он. Этот бутерброд. Эта чашка кофе. На краю треснутой фарфоровой раковины.

Мне бы тут и остановиться. Не идти дальше. Но я пошел. Ничего не мог поделать с собой — я словно ощущал чье-то враждебное присутствие. Прошел дальше по узкому, без окон коридору к темному его отростку, ведущему, по-видимому, в спальню. Сзади послышался шум — по полу волочили что то деревянное. Я оглянулся и увидел Тони; она тащила стул. Было слышно, как она упала на него. Больше ни на что она не была способна.