Он вдруг повысил голос и выкрикнул в трубку:
– У тебя больше нет дочери! Это моя дочь! А ты сюда больше не звони!
Он отключился, из трубки снова понеслись гудки, а я продолжала сидеть на краю постели и пыталась соображать. Приходило понимание того, что произошла катастрофа. Я подняла голову, увидела Андрея. Он так и стоял, привалившись плечом к дверному косяку. Смотрел на меня. Я подняла на него глаза, наверняка, безумные, а Кудряшов совершенно спокойно мне сообщил:
– Я сам соберу твои вещи и отвезу тебя к матери. – И подмигнул мне.
ГЛАВА 5
План был очень простым и четким, а ещё продуманным. Ну, и, конечно, держался на актерских способностях Кудряшова, в которых ему было не отказать. А я попалась в ловушку, совершенно глупо, совершенно бездумно, взяла и шагнула в пропасть, даже не задумавшись, не усомнившись ни на секунду. Мне так сильно хотелось, чтобы меня любили, чтобы обо мне позаботились, лишь от простоты души, от каких-то добрых чувств ко мне. О любви я не просила. Хотелось себя чувствовать нужной и достойной чужого хорошего отношения. А оказалось, что всё с самого начала было обманом.
Мне понадобилось несколько дней, чтобы окончательно понять всю схему. Я сидела в квартире матери, заперевшись в комнате, и буквально не отнимала рук от головы, в таком шоке я находилась. Уже на следующий день, едва придя в себя, я побежала в органы опеки, явилась точно в то время, которое мне назначили, выслушала всё, что мне говорили. Меня ругали, меня порицали, стыдили, а я, после пары неловких попыток, даже оправдываться перестала. Мне было абсолютно всё равно, что обо мне говорят. Интересовало одно: когда мне вернут дочь?
Женщина, сотрудник опеки, сидящая напротив меня за рабочим столом, едва смотрела на меня. Это было очень заметно, её небрежно-презрительные взгляды в мою сторону. Она перебирала бумаги, что-то записывала, раскладывала по папкам, и время от времени кидала на меня вот эти осуждающие взгляды. И я сама себе, под её взглядами, казалась какой-то жалкой, несостоявшейся, порочной. И всё пыталась восстановить в памяти события того вечера. У меня плохо получалось, и я приходила от этого в отчаяние.
– Вы поймите, – пыталась объяснить я свою позицию, – я практически не пью. И что тогда произошло… объяснить не могу. Возможно, я выпила лишнего, а возможно…
– Что? – заинтересовалась она.
Я крайне осторожно развела руками.
– Возможно, всё это было подстроено.
– Подстроено? И что же, по-вашему, было подстроено, Юлия Александровна? Вас силой споили, вас силой увели от ребенка в ночной клуб?..
– У меня было день рождения, – промямлила я. Оправдываться у меня выходило плохо.
– Да, мы в курсе. А также в курсе, что вы оставляете ребенка одного дома временами.
– Я оставляю?
– А разве это не так? Ребенка поздно забирают из сада, как говорят воспитатели. Чем, интересно, вы заняты? Насколько нам известно, на работу за полгода вы так и не устроились.
– Я искала работу. Только это не так просто.
– Верю. Особенно, если у вас ни опыта, ни образования.
Стало обидно. И я бы нашлась, что ответить, вот только мои ответы прозвучали бы достаточно резко, а разговаривать так с представителем органов опеки было крайне неблагоразумно. Поэтому я сделала вдох, проглотила очередную обиду, расправила плечи, стараясь выглядеть увереннее. Посмотрела на женщину и твердо поинтересовалась:
– Когда мне вернут дочь?
Сотрудница опеки вздохнула напоказ.
– Юлия Александровна, кажется, вы не понимаете всей серьёзности ситуации. К тому же, в свете последних событий. Отец девочки, Василий Николаевич, уже обратился к нам с заявлением с просьбой ограничить вас в родительских правах.
Я подскочила на стуле будто ужаленная.
– Что? С какой стати? Я хорошая мать! Он это знает! – Я всеми силами пыталась отдышаться. – Лиза ни одного дня в своей жизни без меня не провела!
– Уже провела. Девочка находится в семье отца уже вторые сутки.
– Я не об этом!.. Я… По какому праву меня в правах ограничивать?
– Ну, как же? Посудите сами. Жилья своего вы не имеете, работы у вас нет, ребенка вы содержать не в состоянии. Живете на детское пособие и алименты. Разве это порядок?
Я с трудом сглотнула, медленно втянула в себя воздух. Заставила себя сесть обратно на стул, на самый краешек. А в висках стучала кровь, с такой силой, чтобы было больно.
– Я устроюсь на работу, – пообещала я, хватаясь за последнюю соломинку. – На любую. В ближайшее время.
Женщина не спеша перекладывала какие-то бумаги. Я по её лицу видела, что она устала от разговора со мной. И на меня, молоденькую, запутавшуюся мамашу, смотрела с лёгким раздражением. Наверняка, таких, как я, она в этом кабинете видела каждый день. А я сидела перед ней, будто школьница, и нервно стискивала холодные пальцы. Меня накрыло понимание того, что всё плохо. Куда хуже, чем я предполагала.