В сумерках мортидо

До конца не осознанное беспокойство закопошилось где-то на заднем дворе его сознания. Может быть – ему знаком этот голос? Черт его знает.

– Что? А-а, это? Слышу. Заслонка вылетела.

– Что? Какая заслонка? – удивляясь, переспросил Павел. Он еще не вышел из нее и продолжал, словно позабыв, по-прежнему лежать на ее теле.

– Вон та! Видишь валяется.

Катя извлекла из-под него свою руку и указала пальчиком в центр комнаты.

Павел обернулся. У противоположной стены, на полу, покрытом коричневым линолеумом, дешевом и некрасивом, действительно лежал предмет, издалека напоминавший щит, выкрашенный в светло-зеленый цвет больничных стен. А под потолком серым пятном зияло отверстие, совпадающее с ним по площади и форме. В глубине этой дыры были видны черная металлическая труба, провода, что-то еще.

– Коммуникационная шахта, – догадался Павел.

– Вентиляция. А может и нет. Не знаю. Но если на пятом курят, здесь воняет, и даже у нас, на седьмом – воняет, – продолжала разъяснять Катя, лениво облизывая ему лицо.

– Ага, – пробормотал Павел, – На пятом.

Павел размышлял. Обрывки разговора показались ему необычными. И потом – звук удара. И стон. Его он слышал отчетливо. Придется выяснить, что происходит. Ведь в больницах случается всякое. Как и в любом другом публичном месте, люди здесь общаются, а значит и не дружат, ругаются, дерутся. И не только – они выпрыгивают из окон, воруют наркотики, вступают в половые отношения, убивают и умирают. А если принять во внимание потенциал негативной энергии, присутствовавший под ее крышей, то такой выброс эмоций совсем не удивляет. И Павел совсем не желал, чтобы на его дежурстве произошло нечто подобное.

– На пятом? В гинекологии. Интересно, кто и кого столь интенсивно заставляет там кушать? – вспомнил он последние слова. – Катенька, ты – чудо.

Он начал подниматься.

– Ты уходишь? Вы…

– Катя, Катя, – он шутливо погрозил ей пальцем. – У нас с тобою – рабочий процесс. Не забывай. Я спущусь в гинекологию, а ты прибери в палате и поднимайся в отделение. Я еще зайду.

– Я жду, – протянула Катя так томно, как только ей позволил ее девичий темперамент, не омраченный расставаниями, изменами, горькими разочарованиями. Павел улыбнулся.

Оставшись в одиночестве, Катя лениво потянулась и перекатилась на живот. Вставать не хотелось. Имеет она право на несколько лишних минут. Никто за это её не поругает.

Ей было хорошо. Было тихо и тепло. Она лежала в чистой постели, хранившей запах мужчины, смешанный с ее собственным. И спешить действительно было некуда. И оправдываться ей не придется. Можно еще раз насладиться только что пережитыми мгновения, вспоминая и воссоздавая свои чувственные ощущения мысленно.

К Павлу она чувствовала искреннюю симпатию и интерес и то, что он был ее непосредственным начальником, в сущности, значило для нее немного. Она была еще слишком молодой и бесшабашной для долгосрочных расчетов и прогнозов. Сиюминутное удовольствие и радость – вот что притягивало её и манило. И, сама не понимая да конца этого чувства и его значения, она была ему благодарна. Не Павел затащил ее в кровать, раздавливая сопротивление своим авторитетом и положением. Нет. Он не заставлял её, как другие, давиться с ним водкой – а после водки ее тошнило, прежде чем повалить ее на больничную койку, прежде чем согнуть её пополам у стола в ординаторской. Нет. Хотя… И усталые хирурги, принявшие для тонуса, и рьяные интерны и задумчивые клинорды и любознательные студенты-старшекурсники – все лучше, чем разбитные сопляки со двора, где она жила со своими родителями с самого рождения. Те разговаривали с ней привычным матом. Этим же языком выражали свои притязания на ее тело. И приходилось уступать. Потому что было страшно! Не хотелось быть избитой или обритой наголо глумящимися волчатами. Не хотелось бояться каждый день, что вот сегодня тебя затащат в подвал, где обкурившись или надышавшись клея или какой иной гадости свора подонков изнасилует её и надругается, и изуродует чистое красивое юное тело. Нет, уж лучше дать – самому сильному. И она – давала.