В Суоми

— Тоже, хлопает дверью, как помещик, — проворчал Унха.

Возчик жил в том же бараке, и он скоро поладил с Инари.

Каллио буркнул возчику как бы невзначай:

— Ты не пожалеешь: я его знаю, это отличнейший работник.

— Ладно, ладно, срядились уже, — сказал возчик и с сожалением поглядел на больного. — Эх, что я скажу его жене, если он отдаст богу душу. Односельчане ведь. — И пошел задавать лошади корм.

Возчик действительно не прогадал. Инари работал по-настоящему. Он владел топором, как художник карандашом, или нет — как парикмахер бритвой. Финский топор кирвас — узкий, клинообразный, слегка скошенный по линии острия, — в его руках был сущим клинком фехтовальщика.

Всей своей работой он опровергал старую мудрость: от большого дерева много щепок. У него щепок в работе было мало. И умел он брать дерево низко, так что пни были у него самые маленькие, а выход древесины большой.

Что это был опытный лесоруб, видно было и по тому, как ловко он при раскряжевке умел размечать самый хлыст, так, чтобы получить наибольший выход делового леса.

Да, возчик был доволен. Он даже подумывал о том, чтобы оставить у себя Инари и тогда, когда больной выздоровеет.

Унха, увидав работу Инари, сказал своему другу:

— Хотел бы я так владеть топором.

— Это еще ничего, Солдат, а ты посмотрел бы Инари на сплаве!

Унха все еще не потерял своей военной выправки, и среди товарищей за ним установилась кличка «Солдат». Они принялись раскряжевывать поваленное дерево, срезать ус и ветви. Потом вместе с возчиком наваливали они бревна на панко-реги, и тот медленно вез эти бревна по просеке на заморенной «шведке» к заснувшей до далекой весны речке.

Разговаривать было некогда. Платили сдельно, за каждое бревно.

По воскресеньям не работали. Брились перед осколком зеркала, дулись в карты и через воскресенье ходили мыться в баню. Это был настоящий праздник.

Инари и тут повезло. Барак, в который он попал, стоял недалеко от лесной бани.

Около этой бани был еще склад акционерного общества и дом, где жили «господа», а в другую сторону, на расстоянии метров пятисот, стояли добротные бараки, где помещались лесные объездчики, все до одного шюцкоровцы. Бараки же лесорубов были разбросаны по всему лесу на расстоянии от двух до семи километров от бани и от «господского» дома, где жили десятники и находилась контора.

Мыться в бане приходилось наскоро, потому что в очереди ждали свои ребята, все достаточно грязные и продрогшие.

Инари, встретив в бане Сунила, не мог с ним вдосталь наговориться.

Каллио, окруженный белым густым паром, видел, как разговаривали Сунила и Инари и как они даже не удивились, встретив друг друга неожиданно в этой лесной, душно натопленной баньке.

«Значит, это не неожиданность, значит, они как-то сговорились». И опять он начал сердиться на Инари за какие-то секреты. Ведь он-то ему, в случае чего, помог бы, как осенью.

Ночью, за все это время впервые, Инари видел сон.

Ему снилось, что он живет в городе, большом и прекрасном. Вот он идет по мосту домой, на остров. В комнате сидит его жена — это Хильда.

— Вот, слава богу, наконец встретились…

Он обнимает и жарко, до головокружения, целует ее, а она поднимает на него глаза и шепчет:

— Тише, Инари, сын спит!

Да, он совсем забыл про сына, а тот дремлет, уронив голову на стол. И он снова целует Хильду, и она прижимается к нему. И надо же было проснуться в такую сладкую минуту!

В бараке отчаянно холодно.

Рядом стонет больной. Ему, кажется, стало немного лучше.

У очага возится, раздувая огонь, Каллио. Хорошо бы завести хозяйку!

К Инари подходит незнакомый лесоруб и насмешливо говорит:

— Что же ты, приятель, не признаешь? Или не помнишь? А я тебя хорошо запомнил.

Инари вздрогнул и мысленно выругал себя за то, что не может сразу вспомнить, где он видел это лицо. Перед ним стоял лесоруб, каких тысячи бродят по северу нынче, когда топору на свете места нет.

— Ну, тогда я напомню. Я сторожил тебя в девятнадцатом году, когда ты сидел, арестованный англичанами, в Княжей Губе. Как тебя списать в расход хотели, ты тоже забыл?

Да, это был один из бойцов финского легиона, организованного англичанами и взбунтовавшегося против них в 1919 году.

— Приятно встретить старых знакомых, знающих толк в жизни, — обрадованно сказал Инари и протянул руку бывшему легионеру. — Много старых легионеров здесь?

— Есть.

И опять потянулись дни каторжного труда (по сорок — пятьдесят пенни за дерево); дни, когда уходишь из холодного барака, с зудящей от насекомых кожей, еще совсем затемно, и, приступая к работе, вдруг замечаешь, что весь лес наполнен розовым светом, а все сосны и ели как бы озаряются изнутри; дни, когда приходишь домой в густой темноте, промокший от снега, с ноющей поясницей, и, закусив всухомятку, валишься, как подрубленное дерево, спать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В субботу вечером Инари побрился перед осколком зеркальца, почистился и, поспав несколько часов, задолго до рассвета, захватив свой опустевший мешок, куда-то ушел на лыжах. Каллио изумился, не найдя его утром на месте.