В свободном падении

Так думал я, сидя на крыше сталинской многоэтажки в 11 утра, ловя солнечные лучи почти опустевшей бутылкой. Её конечность меня ничуть не удручала, вокруг стоял таких же ещё целый ряд, вдобавок — шампанское и бутылка рома. Я как всегда был потерян в числах и не знал твёрдо, март ли всё ещё, или может быть уже апрель, да, в общем, и не было никакой разницы — главное, что погода была чудесна. Погода шепчет — вспомнил я странное для уха словосочетание. Погода не шепчет, а вопит, режет ярким глаза и стучит трамвайными рельсами. Под нами шпалы и шоссе, и крыши маленьких домов, обитые скользим материалом, по которому хорошо съезжать на лыжах и лететь вниз, приземляясь на случайных прохожих. Было не холодно и не тепло, точнее, в куртке было слишком тепло, а без неё всё же прохладно. Воздух был чист и прозрачен, и лица моих друзей в нём были слишком отчётливы, я закрывал глаза и видел их всё равно, в мельчайших ненужных подробностях. Они были праздничны и счастливо глупы. Особенно мне нравилось лицо Фила: плотоядное и слюнявое; он молчал и думал, вероятно, либо о жареном мясе, либо о своих легкодоступных женщинах. Вадик смотрелся величаво: он всё ещё очень художественно курил. Кира пощипывала себя за щёку, проверяя насколько пьяна, и говорила мне: «Ты теперь всегда будешь одеваться как гомик»?

В тот день я снова был одет в пурпурные штаны и дедов пиджак с полосками.

Филипп отвлёкся от плотоядных мыслей, чтобы залиться радостным гоготом.

Только что мы узнали, что Сергеев всё же включил нас в программу своего молодёжного фестиваля. На почту нам выслали приглашения с гербовыми печатями и программу мероприятия. Я думал, что буду чувствовать себя гадко, но почему-то радовался, как дитя. Какие-никакие, а 5 тысяч человек — толпа народу, о которой большинству групп и не мечтать. Не в том положении мы, чтобы заниматься чистоплюйством — всё-таки решил я.

Винные пары и лёгкая весенняя погода мешали быть принципиальным и строгим. В такой легкомысленной обстановке можно быть только молоденьким и глупеньким, совершенно беспринципным гедонистом. Таковым я и был.

Филипп разобрался с первой бутылкой и потянулся за второй. В этом движении я угадал некоторую, очень незначительную, но стыдливость. У Филиппа совсем не было денег, потому что, напомню, Филипп не работал нигде и никогда. Возраст же «карманных денег» он, если честно, давно перерос. Хотя всё же какие-то суммы ему передавали из жалости дед и бабушка. Что Филипп проделывал с этими суммами, насколько они были малы или велики, мы не знали. Так или иначе, всё, что покупалось нами на совместных посиделках, было куплено мной либо Кирой. Либо Вадиком иногда. На все претензии Филипп реагировал воинственно: «Я, блядь, магистр изящных искусств, — кричал он и бил себя в грудь, — где мне, по-вашему, искать работу?». Впрочем, стыдился безденежья Фил только с нами, нищету он легко компенсировал наглостью, с которой он стремительно заполнял собой всё незанятое пространство любой вечеринки: он сметал всё недоеденное, выпивал всё недопитое или допиваемое недостаточно быстро, насиловал всё, что недостаточно сопротивлялось. С одинаковым энтузиазмом он поглощал все блага цивилизации: бабушкины соленья, одеколон, гашиш, пряники. Мне было противно это его буйное потребительство, а также привычка вонять носками и всё время просить взаймы. В остальном Фил был, по-своему, прекрасен.

Конечно, играла музыка. Она доносилась из динамика Кириного телефона, валявшегося на парапете, в двух сантиметрах от пустого воздуха. Телефон исторгал из себя одна за одной, совершенно несовместные друг с другом песни: рафинированные «Suede» сменялись сермяжным Чижом, который, оглянуться не успеешь, растворялся в беспорядочных переборах нилянговской гитары. А потом, поверх всего это винегрета, скакал, утрамбовывая его в однородную массу, какой-нибудь совсем уж неожиданный Бой Джордж. Мы вполуха прислушивались к этим непредсказуемым звукам, пили и смеялись, дожидаясь триумфального появления Йоко-Ани. Она, как всегда, задерживалась на работе. В субботу, в выходной день. Пока Йоко не было, Вадик вываливал на нас все свои привычные романтические глупости, которые не решался произносить при своей подруге-хозяйке. Осколки прежнего, безрассудного Вадима.

— Мы должны ехать в Лондон, или Нью-Йорк, — вещал он взволнованно, — здесь никаких перспектив, вы же понимаете, друзья, здесь может существовать только блатняк или, в лучшем случае, наш родной говнорок… А в одном Лос-Анджелесе только какой-нибудь спид-металл играет пятьдесят радиостанций!

— Да там до хрена своих хороших музыкантов, непонятно разве? — вяло поддержал беседу Фил, скорее из-за того, что пил алкоголь и на Вадиковы деньги купленный тоже.