В тени истории

На это в широких кругах стали обращать внимание лишь тогда, когда великий человек, который его столь долго олицетворял (и так сказать, маскировал), начал несколько заносчиво бесцеремонно с ним обращаться. Тогда неожиданно заметили, что заложено в Основном Законе — при болезненных событиях вокруг выборов федерального президента в 1959 году или во время скандала, связанного с журналом «Шпигель» в 1962 году. И годы, в которые истинно начала сиять слава Основного Закона, были кроме того как раз неспокойными поздними шестидесятыми, годами внепарламентской оппозиции, студенческих волнений и НДП [41]

. Это нечто весьма примечательное, чему удивлялись далеко недостаточно: как раз неспокойные годы усилили конституцию. Все вдруг стали за неё цепляться и к ней апеллировать. Бунтовщики со своим «долгим маршем по учреждениям» стали никем иным, как защитниками правопорядка; даже НДП не уставала подчёркивать, что она «прочно стоит на почве Основного Закона». В 1972 году Основной Закон выдержал также свою первую пробу на прочность: он предотвратил то, чтобы политический кризис, который произошёл из политической

патовой ситуации в бундестаге, превратился в государственный кризис. А сегодня мы ушли настолько далеко, что все партии — и даже большая часть левых и правых за пределами партий — поднимают Основной Закон на щит. Каждая партия полагает, что она и есть собственно конституционная партия, и старается оспорить у других этот почётный титул.

Временами это принимает уже гротескные формы. Однако в целом следует это всё же, пожалуй, рассматривать как отрадное явление — во всяком случае более отрадное, чем веймарские обстоятельства, когда правые и левые соревновались в исполненной презрения вражде к «системе», и даже сокращающийся центр в конце концов не защищал более искренне конституцию, а через Генриха Манна искал «диктатуры здравого смысла» или же через Генриха Брюнинга искал убежища в президентском правлении и даже заигрывал с монархической реставрацией. Во всяком случае, это говорит в пользу Основного Закона, что он в настоящее время политическим схваткам внутри парламента и за его пределами, которых всегда было и будет достаточно, устанавливает со всех сторон респектабельные рамки, в которые приглашаются все, которые никому не будет дозволено сотрясать. Для этого в конце концов и существует конституция.

Пару лет назад некий публицист, Герт Калов, мог написать: «Не Германия, которой как единой политической формации в настоящее время не существует, а Основной Закон является нашей политической родиной». Возможно, столь далеко не каждый будет заходить, однако то, что такие слова вообще могли быть написаны, является новым явлением в немецкой истории. Невозможно представить себе, что нечто подобное мог написать кто–либо о Веймарской конституции, или о конституции Бисмарка, или о конституции Германского Союза. Это уже так: Основной Закон, который не желал быть Конституцией, превратился в настоящую и действенную Конституцию, какую когда–либо имели немцы — первую, которую почти никто не желает видеть устранённой, к которой все апеллируют, которая функционирует безопасно и бесперебойно, и которая как раз в кризисные политические времена доказала себя стойким фундаментом государства. И это так, хотя у её колыбели стояла не революция, а поражение, хотя её составило и утвердило не учредительное Национальное собрание, а весьма случайно собранный «парламентский совет» из всего лишь шестидесяти пяти депутатов ландтагов, хотя он никогда не был формально ратифицирован народом и хотя его вступление в силу неминуемо, хотите этого или нет, означало раздел Германии. Это поразительный, прежде совершенно неожиданный исторический процесс, почти немецкое чудо.

День Конституции должен теперь ежегодно праздноваться в Федеративной Республике как национальный праздник — также уникальное явление, что некогда почти оставлявшийся без внимания день провозглашения конституции лишь столь поздно созреет так сказать до праздничного дня. Праздновать конституцию, которая объединяет нас в Федеративной Республике, лучше, чем праздновать провалившееся восстание в ГДР, и нечего говорить также против того, что с установлением праздника Конституции медлили, пока успех Основного Закона действительно установится в качестве конституции. Так что во всяком случае мы празднуем этот успех. Однако важнее, чем его праздновать, понять его, а в этом ещё многого не хватает.

Мы здесь также до сих пор собственно не сделали более того, что констатировали то, что Основной Закон стал успешным, что его нынешняя конституционная действительность и конституционная эффективность далеко превосходят его прежние, чрезвычайно умеренные конституционные притязания. Однако откуда это получается? Лежат ли в основе этого особые преимущества так сказать конституционно–технических свойств Основного Закона? Является ли он, например, гораздо лучшей конституцией, чем веймарская, которую в своё время прославляли как «самую свободную конституцию в мире» и с которой немцы не знали, что делать?