В тихом городке у моря

– Может, пойдем к нам выпьем чаю? – предчувствуя насмешливый отказ и очень волнуясь, спросил он, почувствовав, как от волнения по спине пробежала дорожка холодного пота.

Но Лиза неожиданно быстро, почти мгновенно, согласилась, словно только и ждала этого приглашения.

Чай, кстати, они все же выпили, но значительно позже, спустя часа два или три: время пробежало не просто незаметно – улетучивалось, как газ из колбы. А пока ее голова лежала на его плече, и он вдыхал ее запах – сладковатый, с легкой, еле уловимой горчинкой. Упоительный и утробный, тонкий и ошеломляющий запах женщины.

Потом он все о ней узнал. Лиза жила в Одессе, была разведена и бездетна. Работала она в гороно то ли инспектором, то ли куратором – он не запомнил, да и зачем? До конца ее короткого отпуска оставалось три дня. И эти три дня, как оголтелые или буйно помешанные, они искали любой угол, где можно было приткнуться, спрятаться от людей и наброситься друг на друга – залезть под кофту и рубашку, дотронуться до горячей груди, целовать шею и волосы, губы и руки, дышать в такт, жадно захлебываясь от восторга обладания, улавливая и перехватывая дыхание друг друга, вдох, выдох и снова вдох. Слышать стук сердца и не понимать, не разбирать – чье? Твое или ее?

Они не могли напиться друг другом, не могли расцепить рук. Умная Мила все быстро сообразила и из дома старалась уходить почаще – задерживалась на работе, засиживалась у подруг, бродила по улице, видя слабый свет ночника в своей квартире. Володя, ее муж, уехал в срочную трехдневную командировку – опять повезло!

Все способствовало их встречам. Но три дня! Всего-то три дня! А что будет дальше? Об этом они не говорили, ни Иван, ни Лиза. Она ни словом не обмолвилась, что будет скучать по нему, тосковать, и не обещала писать ему писем. Не спрашивала о следующей встрече.

И он молчал. Боялся? Чего? Да все просто – он снова боялся любви. Он чувствовал, что не готов к ней, совершенно. В душе по-прежнему была огромная черная дыра. Да и какая это любовь? Так, суррогат. А что до их страсти… Так это нормально – сто лет у него не было женщины. А точнее – долгих три года.

Так зачем обнадеживать человека? Зачем врать и придумывать? Неловко все так и закончить? Наверное. Но врать и вовсе подло.

В последний вечер они прощались, долго и молча. Он крепко обнимал ее, гладил по спине, плечам и лицу, чувствуя, как снова хочет ее. Лиза плакала. Так тихо, что сразу он и не понял. А понял только тогда, когда стал целовать ее холодное от мороза и мокрое от слез лицо.

Она оторвалась от него, вырвалась из его цепких железных рук и, не глядя ему в глаза, коротко и тихо, с невыносимым отчаянием, вытолкнула из себя:

– Все, все! Пока! – И быстро взбежала по ступенькам в подъезд.

Хлопнула входная дверь, заскрипели пружины, Иван услышал стук ее каблуков – Романовские жили на втором этаже. Он поднял голову и посмотрел на их окна. Свет в них не зажегся. Он выкурил сигарету, втоптал ее в снег и быстро, как только мог, пошел прочь.

Запыхавшись и чувствуя, как разболелась нога, он прислонился к заиндевевшей стене, закрыл глаза, пытаясь установить и наладить дыхание. Так он стоял долго, пока окончательно не закоченел и пока не задубела спина и он почти перестал чувствовать ноги.

В ту ночь Иван, как ни странно, спал крепко, как не спал давно, пожалуй, с больницы, когда находился в полубреду. А утром, проснувшись, неожиданно и внезапно, но очень отчетливо понял, что ему надо уехать. Да-да! И срочно! Дня два на сборы – и вперед!

Только… куда? В Ленинград, в Москву? Да разумеется, в Ленинград, к сыну. Вот теперь у него появились силы бороться, и теперь он его отобьет. Он, кажется, пришел в себя, ожил. Да, он живой и готов к борьбе.

«Что, дед? – усмехнулся он. – Поглядим – посмотрим? Кто кого, а?» Да, посмотрим, на что он годится.

Через три дня он обнимался с заплаканной Тоней, прижимал к себе смущенного и растерянного брата и снова трясся в «пазике» рядом с отцом. С ним предстояло проститься уже на вокзале, на финишной прямой.

Это было сложно – проститься с отцом. Но еще сложнее было уехать из почти привычной жизни. Из теплой квартиры, от ласковой Тониной заботы, от брата, к которому он уже привык и которого успел полюбить. Сложно и страшно было уехать. Сложно и страшно начать новую жизнь. Сложно и страшно сесть в поезд и снова куда-то поехать. Он снова транзитный пассажир. Такая судьба?

Но он попробует. Он готов. Он постарается.

Отец крепко обнял его:

– Ты не торопишься, Ванька? Зря ты так резко, зря. Пожил бы еще, оклемался! Может, вернемся?

– Нет, пап! Я должен жить своей жизнью. Ну, по крайней мере попробовать. А вам – спасибо. Тебе и Тоне. Вы… – Он замолчал, чтобы не разреветься.

Отец громко всхлипнул:

– О чем ты, сын? Я и так столько должен тебе. И уже никогда не расплачусь.

* * *

С вокзала Иван сразу поехал в Купчино. Позвонил из автомата у своего бывшего дома: время было позднее и он надеялся, что Алена уже дома.

Трубку она взяла не сразу, голос был чужим, почти забытым.