В царском кругу

Тело Государыни в течение недели стояло сначала в дворцовой церкви, затем в соборе крепости. По традиции народ стекался со всех сторон, чтобы проститься с покойной Государыней, и обыкновенно ночью дозволялось приближаться, как говорится, любому и каждому. Панихиды служили два раза в день, как того требует этикет. Государь непременно присутствовал на них имеете с остальными членами семьи, но в промежутках возвращался в Царское, что не осталось незамеченным и вызвало единодушное осуждение; не знаю толком, что сказать о его поведении в эти печальные траурные дни. Это тайна совести, которой невозможно вынести приговор. И могу говорить только о личных впечатлениях и признаюсь: мне не нравилось видеть его у раскрытого гроба. Лицо его было чаще всего (на мой взгляд) напряженное, можно сказать, недовольное и почти жесткое, что очень огорчало меня. Тогда он казался взволнованным, и у меня становилось легче на сердце, словно мы переживали паше горе сообща. После я себе часто говорила, что для суда беспристрастного нужно было ничего не знать. Однако в нашем случае было не так. Возмущенные прошлым, страшащиеся будущего, мы не были способны судить о борьбе, происходившей в душе нашего Государя, Разве человеческая природа не представляет собой самый сложный клубок противоречий? Да, страх охватил всех сразу после то. о, как Государыня закрыла глаза. В день ее смерти, когда я дежурила у постели, ко мне подошел Великий князь Константин Константинович.

— Что же теперь делать? — произнес он.

— Самое лучшее — следовать ее примеру, — сказала я, — она смирилась во всем, как вы знаете, и этим самым она проповедовала нам смирение. Она молчала, мы тоже должны хранить молчание. Особенно, — добавила я, — остерегайтесь осуждать. Как бы ни были чисты ваши намерения в эти минуты, вы не можете быть уверены, что сохраните их до конца.

Мы оба не сдержали слез. Позднее, когда все то, чего мы больше всего боялись, осуществилось, бесценный молодой человек вспомнил наш разговор и сказал мне трогательную фразу, которую я не забыла.

— Что до меня, — сказал он, — я стараюсь действовать, как два добрых сына Ноя, то есть покрыть одеждой наготу наших отцов.

Имя отца во множественном числе прозвучало в его устах глубоко печально и выразительно.

Во время погребения, пришедшегося на день Вознесения, мы получили печальную честь нести свою последнюю службу при Государыне. Мне показалось на подмостках катафалка, что я нахожусь на головокружительной высоте. Ежели бы не величественная служба, поддерживавшая мои нравственные силы, я бы ни за что не удержалась там до конца, но я чувствовала себя как бы окутанной дымкой и ничего не видела вокруг себя. Мне потом рассказывали, что Государь во время службы находился в комнате, прилегающей к церкви, и лицо его было залито слезами, когда он вышел оттуда, чтобы принять участие в последней церемонии.

После похорон вся Царская семья уехала в Царское Село, кроме четы Наследников. Они появившись там лишь на короткое время и отправились на лето в Гапсаль. Этот отъезд в то время, как общее горе должно было объединить семью, истолковывался, разумеется, по-разному. Император, говорят, выказал сильное неудовольствие, я вскоре имела возможность сама в этом убедиться сначала по нескольким фразам, вырвавшимся у Великой княжны Марии Александровны, а затем и по словам самого Государя, сухо и резко отвечавшего на расспросы о наследнике. Можно ли было всерьез осуждать последнего, скрывавшегося в подобной ситуации, которая с каждым днем становилась все более двусмысленной и которую он знал, как никто?

Я не уехала со всеми в Царское, поскольку не знала, имею ли я теперь право следовать за двором, как при Императрице. Но Государь; узнав об этом, немедленно пригласил меня приехать, не желая ничего менять в установленном порядке. Через несколько дней мы получили официальное извещение от Императора, что за нами сохраняются все наши прежние привилегии: апартаменты в Зимнем дворце, летние резиденции в различных царских дворцах на наш выбор, экипажи и проч.