В царском кругу

Мое беспокойство в основном касалось одного Великого князя Сергея, реакцию которого я могла предугадать почти наверняка, но я не представляла, как может воспринять известие о женитьбе своего отца Великий князь Павел. Он был еще так юн, и его малообщительный характер не позволял делать каких-либо заключений. Мне казалось, что связь его отца не была тайной для него, как и для брата. Им с детства доводилось видеться с княжной Долгорукой, которая, пользуясь отсутствием Государыни, приезжала на встречи с Государем во время его прогулок с младшими сыновьями в Царском или в Павловске. Не понимая еще значения этих свиданий, они инстинктивно возненавидели демуазель и иногда вслух выражали свою неприязнь, за что неоднократно имели строгий выговор от отца. Я надеялась, что воспоминания о том времени послужат подготовкой для Великого князя Павла и что благодаря его чрезмерной молодости беда заденет его меньше, чем старших. Но, увы, ничуть не бывало! Он не только все забыл и ни о чем не подозревал, но в своей невинности даже не знал о существовании связи и, таким образом, был поражен еще больше. При его хрупком сложении можно было серьезно опасаться за его здоровье. По прошествии времени я спросила Великого князя Сергея: что же они ответили отцу?

— Я могу вам привести только основной смысл наших писем, — ответил он. — Мы написали папа, что, привыкнув с детства подчиняться любой его воле, мы также подчиняемся и этому обстоятельству.

По возвращении из Крыма Государь сделал ряд визитов по дворцам, где жили члены Царского семейства. Поначалу он ездил один, вероятно, для того, чтобы подготовить почву. Любезный, чрезвычайно сердечный, он, казалось, хотел завоевать все сердца. Он говорил о своем браке как об общеизвестном факте, одобренном всеми, подробно рассказывал о возрасте своих незаконных детей и в конце концов выражал желание представить жену и детей своим невесткам, кузинам, племянницам. На следующий день он приезжал вновь, уже в сопровождении княгини Юрьевской, которая то ожидала его в карете, то поднималась вместе с ним.

Этот маневр повторялся всюду почти неизменно. Восприятие тех, кто был вынужден принимать столь странные визиты, были тоже более или менее одинаковым. Всех поражали самоуверенность и беззастенчивость, с которыми Государь и его морганатическая супруга говорили о своем прошлом. Стыд и угрызения совести оставались исключительно уделом их собеседников. Каждая августейшая семья была вынуждена отдавать визиты новой родственнице. Никто не выразил протеста, и это было благоразумно, поскольку перед ними была абсолютная сила. Моя дорогая Великая княгиня Александра Иосифовна, которую я очень люблю за ее доброту ко мне, иногда не прочь взять на себя роль героической женщины и как-то пыталась написать Государю и дать несколько запоздалых советов. Но он принял мудрое решение не обижаться на нее, сочтя, очевидно, ее упреки совершенно пустыми, и явился к ней со свой обычной любезностью. Напрасно она ради этого приема окружила себя портретами покойной Императрицы всех размеров — пустая затея: ни ее письмо, ни эта мизансцена, долженствующая свидетельствовать о ее верности прошлому, — ничто не могло ее спасти от вторжения княгини Юрьевской. Говорят, она не всегда была последовательной в своих отношениях к этой чете и по прошествии времени проявляла старания по меньшей мере неуместные. В этом смысле мне более по сердцу просто сдержанная манера других Великих княгинь, которые молча восприняли случившееся и проявили большой такт в своем поведении.

Великая княгиня Александра Иосифовна, урожденная Александра Саксен-Альтенбургская (1830–1911) эрнестинская принцесса, супруга великого князя Константина Николаевича, своего троюродного брата.

Должна признаться, что пишу эти строки, иногда сжав кулаки и стиснув зубы от усилия соблюсти хоть какое-то душевное равновесие, необходимое всякому непредвзятому рассказчику. Чтобы лучше понять меня, следует помнить, что мы жили в ту пору словно в центре вулкана, из которого можно было выкарабкаться, лишь потеряв чувство реальности. В минуты относительного покоя все окружающее казалось галлюцинацией, но такое обманчивое состояние продолжалось недолго: железная лапа вновь сжимала нас и запускала когти во все самое дорогое. Атмосфера была пропитана сплетнями, расползающимися во все стороны. Это событие как бы поглотило все интересы, которыми жили прежде. Увы! Оно унесло даже память о царствовании, имевшем такое прекрасное начало. Тот, кто любил Государя так, как мы его любили, никогда не сможет полностью отказаться от него, но под влиянием всего виденного сердце замирало и готово было остановиться.