В центре Вселенной

– Разумеется, ревновала! – правый уголок ее рта вздрагивает и тянется вверх. – Элементарно, Ватсон! Мне было всего двенадцать, а за пару лет до того Глэсс довела меня так, что я залезла от нее на крышу, просто потому, что мне не пришло в голову лучшего способа одновременно выразить свой протест и перепугать ее до смерти. Наверное, я могу придумать еще сотню причин себе в оправдание, но поверь, мне очень жаль.

– Тебе стоило рассказать мне об этом куда раньше.

Молчание.

– По крайней мере, тебе надо поговорить с Глэсс. Диана, послушай, ей нужно это! Почему тебе первой не сделать шаг ей навстречу?

– Потому что для этого мне нужно воспринимать ее всерьез, а я не могу. Помнишь, как она нам внушала, что будет всегда любить нас такими, какие мы есть? Так вот, если бы это и впрямь так было, ничего бы не произошло.

– Но она всегда желала тебе лучшего.

– Действительно? Ну тогда, как говорится… благими намерениями вымощена дорога в ад.

Диана смотрит в окно – побелевшая и очень спокойная. Что-то внутри меня медленно переворачивается. Это невозможно удержать, и меня трясет, как от маленьких повсеместных ударов током. Глаза ищут, на чем задержаться, и находят зеленые пятна краски на моих ладонях.

– Это ты… натравила собаку на того парня?

Тихий смех.

– Ты что, как и Глэсс, тоже теперь считаешь, что я монстр? Он просто нес какой-то бред, который слышал когда-то от кого-то. Мы – ведьмины дети, Фил. Этого нам еще долго не забудут.

– Так это была не ты?

Диана оборачивается.

– Ты что, идиот? Неужели ты подумал, что я могла отозвать собаку и собака послушалась бы, но я этого не сделала? Но нет, она просто была неуправляема от запаха крови – естественно, что она на него набросилась.

– Но ведь раньше…

– Что было, то прошло, Фил. Прошло! Это я, в отличие от Глэсс, уже давно понимаю.

Я не помню, как она ушла. Я сижу посреди комнаты на своем сказочном троне – каком троне? не более чем обтянутом вытертым красным бархатом кресле – и смотрю на корешки книг, на полки, на стены комнаты, которая больше ничего не сможет мне рассказать.

Я даже не звоню Николасу, а просто выхожу из дома и иду к нему. Прошел час; он работал в библиотеке – там я не хотел ни мешать ему, ни доставлять фрау Хебелер удовольствие видеть меня в таком состоянии – и сейчас уже, наверное, должен быть дома.

На дорогах слишком скользко, чтобы ехать на велосипеде, и поэтому я иду пешком. На мосту, где Глэсс рассказала мне о том, что беременна, не удается сдержать слез. На то, чтобы добраться до его дома, мне нужно добрых полчаса, и я иду все быстрее и быстрее, бегу, по лицу хлещет пронизывающе холодный ветер. Я взбегаю по ступеням из темного базальта, огибаю дом – через сумеречный сад, мимо окна, за которым сегодня пусто; а собственно, зачем быть именно здесь, если повсюду в доме можно побеседовать с собственным отражением? Мимо зарешеченных окон, которые больше оберегают дом от того, чтобы зло не просочилось наружу, нежели проникло внутрь, мимо террасы и мраморной купальни, туда, к музею потерянных предметов и придуманных историй. Я прижимаюсь к первому окну, складываю ладони домиком и вглядываюсь в полумрак.

Даже если смотреть в комнату снаружи, все равно создается ощущение, что она светится изнутри и собой освещает все вокруг желтым, теплым светом. Я ошибался в тот раз, думая, что свет исходит от предметов на полках витрин. Он исходит от него самого, как и сейчас, выбрасывая потоки лучей, которые, как волны, разбиваются о мои глаза. Свет расходится от его обнаженного, еще немного загорелого с лета тела, распростертого на полу, струится по его чуть присогнутым ногам, по сильным рукам с пульсирующими венами, по красивым пальцам, хватающимся за дощатый пол. Даже на его губах свет плещется сверкающим золотым вином, когда он открывает рот, словно в немом крике. Я отшатываюсь от окна так поспешно вовсе не от страха, что меня заметят, – я боюсь, что внутри услышат те звуки, которые клокочут у меня в горле, как черные пауки, выползающие откуда-то изнутри из своих коконов. Если бы я мог, я бы бежал до самого дома, зажмурив глаза.

Добравшись до Визибла, схватив с поленницы топор и с воплями круша витрину на мелкие осколки, ударяя по ней, сколько хватит сил, я все еще вижу перед собой напряженную, изгибающуюся спину и затылок женщины, которая сидит на нем сверху и медленно, осторожно, словно опасаясь поранить, по кругу двигает бедрами, скользит вверх и вниз, вижу запрокинутую голову и черные, рассыпавшиеся по плечам волосы, черные волосы Кэт, еще вчера бывшие соломенно-русыми.

– Где и в чем заложено начало всех событий, дамы и господа? Говорят, что жизнь следует некоему предопределенному плану, заложенному изначально шаблону, если угодно, который обладает то ли скрытым, то ли явным смыслом. Почему?

Как обычно, вопрос Генделя обращен в пустоту – как обычно, он риторический. Мне всегда нравилось, как он умеет без всякого особенного на то повода внезапно отклониться от темы и просто начать рассуждать – не так, как он рассуждает о математике, – и при этом не надеяться на то, что его вопросы найдут ответ.