В центре Вселенной

Понедельник проходит в безликом, безвременном вакууме. Глэсс и Диане я сказал, что подхватил грипп. Зарывшись в спасительное тепло своей комнаты и кровати, на одном и том же фундаменте я возвожу все новые и новые баррикады мыслей, а потом снова сношу их бревно за бревном или просто наблюдаю за тем, как они рассыпаются сами собой. Часами смотрю в стену и вижу перед собой Кэт и Николаса, Николаса и Кэт и кручу в ладонях снежный шарик как фетиш, как талисман, который послан мне то ли на счастье, то ли на погибель. В комнате чересчур жарко. Я выбираюсь из кровати лишь для того, чтобы подбросить поленьев в огонь.

Во сне мне является мой пруд. Его воды смыкаются надо мной, холодные и черные, как неудача и ночь. Я погружаюсь все глубже и глубже, и даже во сне мои ноги напрасно пытаются нащупать внизу спасительное дно. Чувство движения в абсолютной темноте и абсолютном покое – свободное падение, увлеченность течением, не знающим ни конца, ни края.

Во вторник звонит Кэт.

– Что с тобой? – слышу я ее голос в трубке. – Ты почему не ходишь в школу?

– Грипп.

– А… Ну, в общем, ты ничего не пропустил. Ты же знаешь, каникулы на носу, никогда ничего не происходит важного. Гендель, правда, приносил печенье и читал нам «Рождественскую историю» Диккенса, со свечами на партах и всем остальным, как полагается, – тебе бы понравилось, было весьма мило.

– Не могла бы ты передать, что я болею?

– Разумеется. Прямо папе.

Повисает молчание, во время которого только трещат где-то в телефоне провода. Я прикрываю глаза.

– Ну что же… – неуверенно произносит она. – Не знаю, успею ли я к тебе еще заглянуть, ты же знаешь, еще надо подарки купить и все такое. И вещи собрать, конечно, – завтра вечером мы уже уезжаем.

– О’кей. Увидимся в следующем году.

– Да. Ну тогда… – Каждый из нас пытается уловить что-то за словами другого. – Тогда до следующего года. Здоровья, счастья, удачно встретить и тому подобное. Береги себя.

– Кэт? – вырывается у меня.

– Да?

– Ты все-таки это сделала?

Мне кажется, что я слышу, как она со свистом втягивает воздух, но, скорее всего, я просто обманываюсь.

– Сделала что?

– Покрасила волосы.

– Что? А… Да, разумеется! Они теперь черные – тебе не понравится, но я чувствую себя совершенно другим человеком!

Когда она вешает трубку, я выплакиваю всю оставшуюся душу в подушку.

Последующие часы протекают в почти прозрачной ясности. Я смотрю из окна на голые ветви деревьев. Сквозь них, сквозь пробку, кору и луб, как на рентгене, я вижу бегущий по искривленным, омертвелым трахеидам сок. Жизнь теплится в нем, растворенная мелкими, заледенелыми кристаллами. Я пересчитываю неестественным углом изогнутые молекулы и неслышно пульсирующие атомы.

Какое-то время спустя, на грани между сном и явью, в комнату входит Диана и останавливается у порога – или, по крайней мере, мерещится мне там. Снаружи смеркается, и все сливается в однотонный серый – комната, окно, она сама, – и только ее глаза излучают немилосердно белый свет, как светились фарфоровые глаза Палейко, когда он еще был жив, а не рассыпался сотней осколков по полу.

– Не жди, что я помогу тебе, Фил.

– Нет. Это из-за того, что я бросил тебя одну, не так ли?

– Ты за все эти годы не позаботился обо мне ни на секунду. Хотел, чтобы я окончательно стала тенью?

– Нет.

– Вода в реке так холодна. А свет луны так ярок, что она выжгла мне все глаза.

– Сочувствую тебе.

– Так говорят те, кто ничего не знает или не хочет знать.

– Останься со мной.

– А этого я не могу, Фил.

Фигура Николаса проступает реальнее, чем моего близнеца. И кажется живее – каким-то неуловимым образом он кажется мне живее, чем был когда-либо до того. Он появляется на моем пороге в среду, перед тем как в отпуск поедет Кэт, и останавливается, будто замирает в облаке свежего, бурляще-синего кислорода. Глэсс, разумеется, впустила его. Черные волосы лоснятся, темные глаза блестят, на его щеках играет румянец, как на бочках хрустящего спелого яблока. На руках – дорогие перчатки из очень тонкой светло-коричневой кожи, которые он даже не снимает.

– Выглядишь ужасно. Кэт сказала, у тебя грипп?

– Уже лучше, спасибо. – Я мог бы спросить его, где он был все эти дни, но в ответ все равно услышу неправду.

– Я тебе кое-что принес. – Николас достает из кармана сверток. Блестящая оберточная бумага усеяна изображениями пестрых шаров, свечей и игрушек. – Откроешь под елкой, обещаешь?

– Мы еще увидимся перед твоим отъездом?

– Не все так просто, как хотелось бы, – он подходит к этажерке и кладет сверток на ближайшую полку. – Мы уезжаем в пятницу вечером, а до этого еще надо успеть…

– …подарки купить и все такое. И вещи собрать, конечно.