В замке и около замка

Войдя к себе, мамзель заперла дверь и принялась приводить комнату в порядок, засовывая подальше от глаз все, что ей казалось некрасивым. Наконец она опустила с одной стороны над кроватью полог, откинув его на другой стороне так, чтобы виднелась постель. Когда все было готово, Сара накрыла стол перед диваном, вынула из одного ящика шкафа бутылку вина, закуску, разложенную на тарелочках, и печенье, а из другого — две чайные чашки и самоварчик и красиво расставила все это на столе, в середине которого поместила канделябр с двумя свечами. Окинув взглядом стол, она осталась довольна. Потом она спустила шторы, оставив окно открытым, зажгла на ночном столике лампу, накрыла ее розовым стеклянным абажуром, а у зеркала зажгла по одной свече с каждой стороны и принялась за свой туалет.

Мамзель Сара сбросила с себя коричневое шелковое платье, накинула на плечи белый пеньюар и, сев к туалетному столику, стала расчесывать свои черные волосы. Волосы только и были у нее действительно красивы; она заплела их в косы и закрепила на затылке серебряными шпильками â la grecque[4], зная, что такая простая, но красивая прическа лучше всего подчеркнет богатство ее волос. Причесавшись, Сара раскрыла несколько флаконов и баночек с краской и помадой. Обмакнув кисточку в тушь, она подвела брови; затем взяла на кусочек ваты дорогой розовой помады, натерла ею лицо; наконец провела пуховкой по лицу, шее и рукам, но, заметив, что белая пудра слишком выделяется на смуглой коже, смахнула ее чистой пуховкой. Потом из многочисленных флаконов выбрала один с надписью: «Eau de mille fleurs», надушилась и пошла вымыть руки самым ароматным миндальным мылом к круглому столику, в который был вделан фарфоровый умывальник. Затем Сара надела атласные туфельки, еще туже затянула корсет, так что казалось, она вот-вот переломится в талии, и надела легкое светлое шелковое платье. На шею она повесила черную бархотку с золотым медальоном, на грудь приколола золотую брошь, сбоку прицепила золотые часики, на руки надела золотые браслеты, а на пальцы нанизала кольца. Потом она надела передник из тяжелой шелковой материи, несколько раз повернулась перед зеркалом и, оставшись очень довольна собой, накрыла белой салфеткой флакончики, баночки и прочие принадлежности туалета, а затем с помощью липовой лучины зажгла свечи на столе, погасив те, что стояли перед зеркалом. Окинув взором комнату еще раз и не найдя никаких недостатков, она взяла в руки роман и, присев на диван, стала ждать. Скоро в дверь трижды тихонько постучали. Сара не встала, но радостно усмехнулась. Постучали еще три раза — тут уж она кинулась к двери, быстро отодвинула задвижку и впустила Жака, одетого в черный фрак, а затем снова закрыла дверь и повернула ключ.

— Ах! — воскликнул в изумлении Жак, посмотрев сначала на стол, потом на Сару. — Какая прелесть!

— Как же иначе, если я жду такого милого гостя? — улыбнулась она, влюбленно устремив на него свои черные острые глазки. Но он почти не заметил этого и уселся на диван. Сара же зажгла спиртовку под самоварчиком и пододвинула к себе шкатулку с чаем, разрисованную китайскими фигурками. Она пригласила пана Жака на чай, так как однажды он обмолвился ей, что любит хороший чай.

— Настоящий китайский караванный, — отметил Жак, разглядывая шкатулку. — Eh bien[5]

, ямайский ром, сардины, вестфальская ветчина, настоящее шампанское, bon[6], мамзель, все это я люблю; что же до сладостей — то это не для меня, предоставляю их вам. Но вы, как вижу, находитесь в хороших отношениях с поваром, раз имеете все это?

— Ах, что вы, с этим старым брюзгой невозможно разговаривать. Нет, тут приходится применять другой способ. Впрочем, ведь вы, пан Жак, знаете какой.

— Гм, как не знать. Кто же будет дожидаться, пока позвонят к столу, чтобы есть то, что повару заблагорассудится нам дать; такие вещи у меня всегда наготове в шкафу, чтобы в любое время можно было полакомиться чем-нибудь вкусным. Однако, мамзель, вы же объявили, что плохо себя чувствуете, даже не хотели есть за обедом, — а что, если сюда кто-нибудь войдет?

— Об этом не заботьтесь — у меня все предусмотрено; раз старухи нет дома, то никто уж не осмелится помешать нам. Я сказала, что мне нехорошо, и никому не открою дверь. Никто не видел, как вы шли ко мне?

— Нет; я сказал, что иду в местечко; а когда все разошлись, прошел сюда через главный вход.

— Вы не видели ни Клары, ни Йозефа, ни этого мальчишки? Чертенок так тихо ходит по комнатам, что оказывается всегда там, где его вовсе не ожидаешь встретить. Ну, да ничего, скоро мы постараемся от него избавиться. А у этой (она имела в виду Клару) и у ее старухи матери везде глаза есть; они утопили бы меня в ложке воды, если бы могли.

— Ничего; надо радоваться, что этому скоро придет конец. Жаль только, что она достанется этому грубияну писарю. Он такой мужик, даже не поздоровается с человеком, а Клара — красивая девушка.