В жаре пылающих пихт

Негр заметил белых в клетчатых рубахах, джинсах и старых сапогах, чернокожих в епанчах и вретищах; как бедуины, вынужденно кочевали они в неподходящий час по безбрежной дикой равнине такими же безымянными и безликими тенями, как все тут. Гнали стадо коров и пони. Большие тени в облаках пыли. К утру погонщики скота разбили бивуак на краю прерии, и негр дожидался, пока наполовину не оформилось солнце, золотое и сияющее, как отполированный самовар, и медленно принялось продвигаться по светло-голубой акватории неба пылающим галеоном – оно спровоцировало некую волну освободительного движения, и вслед за этим самозваным полководцем в белом куклуксклановском колпаке с кисточкой, как у беспечного героя детской сказки, вслед за этим чудом, небесным светилом, волочилась его многопарусная армада, преимущественно состоящая из худосочных облаков в лучистом обрамлении, одно из которых усердной галерой с подчеркнутыми рядами весел вырвалось далеко вперед остальных, переливаясь и рдея, и меняя окрас и форму на ходу.

Негр поднялся на холм, откуда взирал на бивуак, где суетилось множество народу и откуда в пустое небо потянулись, подобно обгоревшим в пламени ада рукам, скрученные ленты черного дыма – и вот народ заприметил постороннюю фигуру и глазел на нее, словно это явление Христа. Высокорослый зыбкий силуэт негра, мреющий на фоне разгоряченного солнца, которое прокладывало себе путь сквозь массу грязно-черного перепачканного копотью утреннего неба.

Негр направился к ним, неторопливо и осторожно спускаясь с холма и отыскивая тропу под босыми ступнями. Промокшие сапоги он связал веревкой и перекинул ее через плечо. Ковбои, среди которых и чернокожие, и краснокожие, и белые, и бог знает, кто еще, встречали негра дружелюбно – как какие-нибудь ветхозаветные старцы, принимающие в гостях безымянного пророка, кто говорит не словами, а делами. И негр плыл, смиренно потупив глаза, с благосклонной улыбкой на губах, сквозь расступающуюся толпу в своем тяжеловесном непромокаемом макинтоше и прочих выгоревших под солнцем одеждах, напоминая таинственную долговязую фигуру с кривыми ногами и лопатовидными ладонями, птеродактиля в чулках и траурном мятле, что напялил на себя прохудившийся чехол из состарившейся человеческой кожи – и ковбои, этот полукочевой народ, обреченный на постоянные скитания, кто полуголые, кого он застал за бритьем, кто нагие, кого он застал за тем, что они подмывали срам и сливали нечистоты у ручья, все застывали и поглядывали на него с любопытством.

Негр снял шляпу и опустил руку к груди, словно находился в церкви, и хотя он улыбался – лицо его было странно невыразительным, как гримаса безносого каменного истукана с островов пасхи.

Я ищу мужчину по имени Моррис Медвежий Капкан! произнес он.

Чернокожий, обнаженный по пояс, сидя на табурете, ловко брился над лоханкой с водой, вертя головой так и сяк – глядясь в смутное отражение, куда осыпались клочья срезанной бороды.

У тебя к Моррису дело какое? спросил он.

Этот мужчина предлагает тысячу долларов любому человеку, кто принесет ему голову Красного Томагавка? спросил негр.

Ну, может, оно и верно, но при тебе я только одну голову, брат, вижу, да и та – у тебя на плечах.

Негр не ответил.

Тебя как зовут, старик?

Меня зовут Барка.

Чернокожий смыл пену и утер лицо льняным шейным платком, а затем поднялся, взял лоханку и выплеснул содержимое в ручей.

Ну, старик, могу сказать тебе, что Медвежий Капкан ранним утром ушел в прерию со своими одомашненными лакотами, а вернется только к вечеру на игрища, когда будут празднования и песни.

К вечеру небо раскинулось над их бивуаком сплошным испещренным звездами киворием, как над усыпальницей умерших царей. Пустая прорубь луны среди безрыбного океана, откуда нечего черпать. Созвездия грааля, орла и циркуля. И на открытом просторе среди взвивающихся пламенных знамен им было жарче, чем данайцам, толпящимся в чреве деревянного коня.

Чуть ли не до раннего утра, на протяжении ночи, в темных и одновременно ярких тонах пламени костров, в лунном свете и непроглядных клубах жгучей пыли, под оглушительные вопли и безудержные пляски, на вытоптанной тысячами следов арене, ограждением которой служила наспех составленная живая изгородь из окрашенных в землистые оттенки переплетающихся и вспотевших человеческих тел, они праздновали; они напивались и веселились, и толкались, и наваливались друг на друга, и делали ставки, перекрикивая один другого, и поочередно влезали на сумасшедшего гогочущего мустанга, брыкающегося хлеще самого дьявола, от взмокшей холки которого поднимался раскаленный пар – и все это действо напоминало сценическую постановку, как в дешевом гастролирующем театре, на гнилых подмостках которого выплясывали соломенные паяцы в карнавальных нарядах с перемешанными в клею опилками в башке, цветастые качина и деревянные марионетки, скоморохи и еще какие-то жутко загримированные актеры в париках и масках.