Читаем Вагончик мой дальний полностью

– Конечно, они другие, – сказал, поджимая сухие губы, Ханс.

– Какие? Но они же люди, как вы? – настаивала Зоя. Ее так зацепил этот разговор, что она раскраснелась. Может она, как и я, вспомнила про Ван-Ваныча. Его ведь тоже обзывали фашистом. А настоящие-то фашисты как раз в штабном вагоне шиковали.

– Если по правде, – признался Вальтер, – им здесь потяжелей, чем нам. Столько помороженных… И мрут… Мрут…

– Бумажные цветы и для них?

– И для них.

– А кладбище где?

Вальтер подтвердил, что кладбище у тех немцев есть, но как бы свое.

А вообще тут четыре рабочих района, а как человек уходит, говорят:

“Он в пятый район переселился”.

– А песню… Вот о дикой розе, – спросила Зоя, – они что, не так поют, как вы?

– Песни они как надо поют! – сказал, смягчаясь, Ханс. – Зер гут! Они даже “Катюшу” играют на губных гармошках… А мы им в ответ “Линду”…

– Ну тогда еще про розу… Пожалуйста! – попросила Зоя.

Вальтер согласился. Сосредотачиваясь, стал вспоминать слова. Ханс ему подсказал: “Роза, я сломлю тебя…”

– Да, да, – подхватил Вальтер. – Послушайте, мальчик хочет сломать розу, а она… Нет, лучше мы, правда, споем.

Он завел чуть громче прежнего:

“Роза я сломлю тебя,

Роза в чистом поле!”

“Мальчик, уколю тебя,

Чтобы помнил ты меня!

Не стерплю я боли”…

– Роза обещает его уколоть, но мальчик не побоялся и сорвал розу… – стал пояснять нетерпеливый Вальтер, но мы тут же попросили: “Дальше, дальше!” И даже сами вместе Хансом стали подпевать:

Роза, роза, алый цвет,

Роза в чистом поле!*

За песней не заметили, как объявилась за нашей спиной женщина.

Рыжеватая, плотная, в сапогах и гимнастерке. Что-то было в ней от комиссарши времен гражданской войны, какими их показывают в кино. У нее и голос был почти мужской, прокуренный, с хрипотцой.

– Кончайте базарить! – произнесла властно. – Скоро на проверку. -

И, глядя на нас: – Посторонние? Из какого отряда?

Понятно, появилась она не случайно. Мужчины, потупясь, виновато помалкивали. Мы тоже. Возникла напряженная пауза. Но тут на помощь пришла Надя.

– Жанночка, – зачастила она елейным голоском. – Это же медики, из района… Ну помнишь, я говорила, что приедут осматривать Германа?

– В такой одежде? – спросила Жанна с недоверием.

– Моя, моя одежда! – подтвердила Надя. – В дороге промокли. Дождь шел. Я им выдала из своего… Да ты, Жанночка, не беспокойся, мы закончили, уходим… А с тобой мы завтра сочтемся! Лады?

– У коменданта бы отметились, что ли, – сказала рыжая Жанна чуть миролюбивей. – Завтра спросят, что я скажу?

– Да кто будет спрашивать? – чуть наигранно произнесла Надя. Глаза ее, черные, с маслянистым отблеском были сама невинность.

Уходя, Жанна напоследок нас оглядела. Сфотографировала взглядом.

Особенно пристально рассматривала Зою, пытаясь что-то вспомнить.

– Мы в районе не встречались? – спросила, морща лоб.

– Не помню, – отвечала, смутившись, Зоя.

– Я вас точно видела, – настаивала Жанна. – Но где?

– Не помню, – повторила Зоя. Врать она не умела.

Жанна чуть помедлила.

– Гуляйте подальше, – посоветовала. – Я вас не видела. И учтите, это всех касается: порядок превыше всего!

Мне показалось, что сказано было не столько нам, сколько невидимым слухачам.

Широко вышагивая – у таких женщин и шаг как на параде, – она двинулась вдоль нар, а мы быстренько распрощались и следом за Надей убрались на женскую половину блока. И хоть за шумным многоязычием сотен людей никто не смог бы нас услышать, но Надя поднесла палец к губам и показала рукой на дальний закуток.

С оглядкой сказала:

– Осведомительная сеть… Куда деваться. Доложили…

– Заложили? – поправила Зоя.

– Ну да. Надо вам уходить. От греха подальше.

– Куда?

Вопрос мой прозвучал по-дурацки.

Да ясно куда: в лес, в тайгу, к черту на кулички… В конце концов в наш проклятый вагончик: там-то уж точно ждут, не дождутся… Нет, нет!

Эту мысль я отринул как наваждение. Лучше уж к зверям, в тайгу!

Надя же вопросу не удивилась.

– Ладушки. Будем думать, – сказала. И тут же вспомнила: – У нас вечером “кукушка” возит шахтеров в ночную смену…

– А возьмут?

Надо бы спросить иначе: а выпустят ли? Из зоны?

– Это моя забота, – сказала Надя. – Побудьте здесь, только тихо.

Совсем тихо.

Она полезла в тумбочку и достала крошечную цветную книжечку, сунула

Зое в руку.

– Для общего развития… Мы с Германом составляли для выставки… Сберегла!

Громко стуча клюшкой, Надя понеслась по блоку на выход, а мы с Зоей присели у нар прямо на пол. Так нас меньше видно. Надин пассаж мы поняли так: не волнуйтесь, ничего пока страшного не произошло. А для успокоения, пока я бегаю, посмотрите картинки. Отвлекает.

– Будем развиваться? – спросил я, стараясь говорить спокойно. – Так какая там выставка?

– А та самая, где пьют настоящее шампанское.

Зоя указала на обложку, где красивая заграничная дама, явно не ссыльная, в окружении двух красивых мужчин поднимает бокал с лучезарным напитком. Ниже надпись: “Golden moments”.

– Но это же Надя? – воскликнул я, не сдержавшись.

– Я тоже ее узнала, – сказала тихо Зоя. – Но тогда она была другой…

Правда?

– Почему?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сочинения
Сочинения

Иммануил Кант – самый влиятельный философ Европы, создатель грандиозной метафизической системы, основоположник немецкой классической философии.Книга содержит три фундаментальные работы Канта, затрагивающие философскую, эстетическую и нравственную проблематику.В «Критике способности суждения» Кант разрабатывает вопросы, посвященные сущности искусства, исследует темы прекрасного и возвышенного, изучает феномен творческой деятельности.«Критика чистого разума» является основополагающей работой Канта, ставшей поворотным событием в истории философской мысли.Труд «Основы метафизики нравственности» включает исследование, посвященное основным вопросам этики.Знакомство с наследием Канта является общеобязательным для людей, осваивающих гуманитарные, обществоведческие и технические специальности.

Иммануил Кант

Философия / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза / Прочая справочная литература / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза