Валерий Гаврилин

В 1977-м ко всем прочим идеям (оперным и не только) вновь прибавилось начатое ранее «Пещное действо». Гаврилин принялся за работу по предложению епархии. Но осуществлению планов мешало нездоровье: композитор, например, не смог поехать в Москву к Селивёрстову, который занимался сбором материалов к действу. В августе В. Хвостину Гаврилин написал: «Получил благословение на переделку «Пещного действа». Отцы Церкви ко мне были милостивы. Весь занят только этим. Как будто сам горю. Охлаждают только уколы — до 1 сентября. Дальше — как Бог поможет и решит» [621, 192].

Это действо Гаврилин планировал написать совместно с поэтом Виктором Максимовым. Тот стал добросовестно изучать историю вопроса, читал Библию. А потом, по воспоминаниям Максимова, у них с Гаврилиным состоялся следующий диалог:

«Прочитал? <…> Ну… ну и молодец, положи книжку под подушку, Витюня.

— Что-нибудь случилось?

— Э-э… Ну, в общем, погасла наша пещь огненная <…>» [Там же, 234].

Можно предположить, что так угасли и другие многочисленные планы, а потому тропа, освещённая солнечным знаком оперы — новой, реалистичной, приближенной к драматическому спектаклю, к действу, — постоянно сворачивала в иные жанровые сферы. Да и сам Гаврилин относительно своих замыслов как-то отметил: «Мои эскизы — это башенки, шпили и капители для здания, которое неизвестно как и для чего строить. Чаще всего это воздушные замки с материальными верхушками. Целый лес куполов, штандартов и пр., повисших в воздухе» [21, 235].

Но любому воздушному дому, несмотря на постоянные болезни и нехватку времени, в итоге был дарован и фундамент, и вполне материальный корпус. Строительные материалы (а иными словами — темы, идеи, оригинальные композиторские находки) переносились из одного «архитектурного проекта» в другой. И рождённая в эскизах, как воздушный замок, бесплотная, опера обретала настоящую свою жизнь в иных, зачастую ярко авторских жанрах. Гаврилину же, по его собственному признанию, было не столь важно, в какой именно опус выльется сочинённая музыка: главное, чтобы слушатель смог услышать её сердцем.

Очерк 16

ЭСТРАДА — ПОНЯТИЕ МНОГОЗНАЧНОЕ…

Однажды в интервью рижской молодёжной газете Гаврилин, отвечая на вопрос о том, как он относится к песне, заметил: «Песню я рассматриваю как форму более сложную, чем романс. Романс — форма более простая. У меня так получилось, что песен специально я не писал. Они или из кинофильмов, или из спектаклей, в которые не вошли. Лет шесть-семь назад их скопилось очень много. Показал Эдуарду Хилю, он заинтересовался и стал петь. Поскольку я люблю манеру пения простую, не жаргонную, — люблю, когда исполнитель не развязан, не искусствен, не накачивает себя эмоционально, поэтому работаю с такими певцами, как Эдуард Хиль, Людмила Сенчина, Таисия Калин-ченко» [21, 278–279].

Иными словами, эстрадная песня, как и многие другие жанры творчества Гаврилина, родилась из музыки театральной. При этом вряд ли он делал такие уж колоссальные различия между песней эстрадной и неэстрадной, для него она — «основной жанр в музыке, хранительница живой интонации» [Там же, 241]. И писать песни, по мнению Мастера, нужно «в расчёте на хорошего, настоящего певца. Во-первых, произведение будет петься, исполняться, обеспечена долгая жизнь произведения. Во-вторых, создастся традиция исполнения, так как другие певцы всегда стараются подражать большим певцам» [Там же, 219].

В литературном наследии автора всем известных вокальных шедевров мы находим множество высказываний об излюбленном жанре. Вот, например, одно из ранних, относящихся ещё к периоду десятилетки: «Почему: стройки — песня, война — песня, печаль — песня, радость — песня» [20, 33]. Или более позднее, конца 1980-х: «Песня первой принимает на себя удары времени. Пока академическое искусство, защищённое… бархатом кресел… научными исследованиями, обрастает бородой (зарывшись в самый узкий конец своей раковины, достигает такого совершенства, что полностью отрывается от запросов времени), в это время песенная река… принимает в себя… отходы… грязь… в ней гибнут важные организмы… усиливаются процессы сомоочищения (?)…» [Там же, 257]. И ещё: «Песни — это листва на древе музыки. Песня — элемент, без которого невозможны сложные вещества (как в химии)» [Там же, 267].

А вот рассуждение композитора после прочтения «Камешков на ладони» Вл. Солоухина: «Мысль о том, что одни «катятся», а другие «карабкаются», очень верна. Вот и в музыке некоторые подлаживаются под зрителя, а другие заставляют их «карабкаться». Мои лучшие песни никогда не подлаживаются, поэтому им и уготована долгая жизнь. И то, что они не так часто исполняются, — тоже хорошо. Не так затаскаются» [21, 204].