Валерий Воронин - преждевременная звезда

С Андреем Петровичем я познакомился в Мячкове. Как руководитель профсоюзного футбола он приезжал туда изредка. Речь его перед футболистами в начале сезона показалась мне тогда несколько декларативной, не слишком подходящей для равнодушной к романтическому пафосу аудитории. Но позже я понял, что в том-то и проявлялась независимость Старостина — он не собирался подлаживаться под далекую от философии своей профессии молодежь. Он пришел к ним из тех времен, когда футболисты казались родственными первым авиаторам, допустим. И Андрей Петрович чувствовал себя совершенно естественно в роли символа, в качестве человека из истории…

Старостин приехал в Мячково и накануне четвертьфинального матча на Кубок против московского «Динамо», когда в команде случилось чрезвычайное происшествие — на сбор перед игрой не явился Воронин. Ситуация складывалась такая, что возникни он в самую последнюю минуту, примчись своим ходом прямо на стадион, — тренеру Иванову пришлось бы плюнуть на дисциплину и педагогику и разрешить ему играть, а сыграет хорошо, так и простить, догадываясь, в каком невыгодном свете предстанет перед командой, попустительствуя уж ни с чем не сравнимой расхлябанности.

Чемпионский состав «Торпедо»-65.

Выдвинутый на свой пост не заводским начальством, а лучшими игроками клуба, Валентин Козьмич становился заложником этого супердемократического выдвижения, хотя в команде, тем более с великими футболистами в составе, никакой демократии быть не может. Добавлю, что великие футболисты Стрельцов и Воронин искренне считали себя друзьями «Кузьмы» — и мог ли он в их дружбе усомниться? Я помню, как накануне своего дня рождения встретил в Парке Культуры на спартакиадном турнире по боксу Володю Щербакова — и пригласил его в гости. Он, конечно, поехал ко мне, но сразу предупредил, что ничего пить не будет — они сейчас все обязаны поддержать Иванова, как начинающего тренера, и соблюдают режим. Надо ли уточнять, что благим намерениям центрфорвард следовать не стал? Но Щербаков и не был другом тренеру. И когда для Иванова очевидным стало, что несоблюдение режима сказывается на форме Володи, он без большого сожаления с ним расстался — и даже не препятствовал переходу того в ЦСКА. Про отчисление Стрельцова и Воронина речи, разумеется, не заходило — они и мертвые могли выйти на поле и быть необходимыми команде. На тот злополучный матч с «Динамо» Эдуард вышел с новокаиновой блокадой — в основной состав еле-еле набиралось боеспособных одиннадцать игроков. Проиграть «Динамо» — что и случилось с минимальным счетом — могли и с Ворониным, будь он и в полном порядке. Пугало другое — до какой же черты в самосознании профессионала дошел Валерий, если не смог собрать себя «ложками» и доехать все-таки до Мячкова, до стадиона?

Что-то кончилось в тот день. И что-то — совсем уж непредсказуемое — начиналось…

— 25—

Существует в околофутбольных кругах крайне некорректная, на мой взгляд, манера противопоставлять Валентину Иванову Стрельцова и Воронина. Выдавать его за эдакого благополучного хитреца, который устроился в жизни лучше этих стихийных натур…

И если сам Иванов при постоянстве подобных противопоставлений находит в себе силы сдержаться и в отзывах о партнерах неизменно корректен и никаких «военных тайн» не выдает (а на открытии памятника Стрельцову держался в высшей степени достойно, не услышав иронических и злых шепотков за спиной от людей, забывших о сопоставимости двух великих фигур торпедовского и отечественного футбола), то его супруга Лидия Гавриловна не всегда теперь может скрыть естественное раздражение, когда драма Эдуарда закрывает от многих профанов сделанное ее супругом…

Начнем с того, что в футболе у всякого выдающегося игрока своя жизнь. Большой игрок слишком суверенен, автономен, чтобы впрямь зависеть от дружбы или вражды партнеров и коллег. Он уж слишком бывает один на один с выпавшей только ему судьбой…

Но вернемся к тренеру — в ту пору начинающему тренеру — Валентину Иванову, когда он оказался максимально терпеливым в ситуации, когда ведущий игрок «Торпедо» Воронин все регулярнее стал выходить из-под контроля и не отдавать команде того, на что команда и ее тренер привыкли рассчитывать.

Вопреки всем возникшим потом суждениям, я считаю, что Иванов проявил дружеское понимание — и в предшествующие катастрофе месяцы на формальные (необходимо, я бы добавил, формальные) позиции не становился.

Сейчас я думаю: а вот окажись на его месте Марьенко, сразу бы, наверное, забивший общественную тревогу, поднявший бы на ноги все парткомы, может быть, все и к лучшему бы — посадили Валерия на цепь, напугав дисквалификацией или чем-нибудь таким же страшным и унизительным?

Нет, в проверенных советских рамках Валерия Ивановича вряд ли надолго бы удержали.

Весь ужас случившегося с ним и заключался, мне кажется, в той депрессии, в которой все глубже увязал он и которая не излечивалась средствами, имевшимися в распоряжении тех, кто призван, по идее, был вмешаться в судьбу Воронина.