Валерий Воронин - преждевременная звезда

«Тоска по лучшей жизни» никому из окружающих и не могла бы стать понятной — при всем их желании.

Мотиваций для Валерия Ивановича в обозримом им отечественном футболе не существовало.

Не знаю: тогда ли, позднее ли «Кузьма» понял, что с ним творится, но в своих мемуарах он сделал попытку проникнуться тогдашним состоянием Воронина.

Иванов считал, что Валерий раньше всех понял невозможность дальнейшего для себя продвижения в футболе. Понял, что главное — позади. Что он достиг своего потолка. Андрей Петрович Старостин в самом что ни на есть узком кругу заметил, что Валера зря занесся, «закрыв» измученного Альберта и полуживого Эйсебио. Я эти слова услышал от самого Воронина — он передавал их без тени возмущения или обиды, смеясь. Но откуда нам знать, каких внутренних мук стоил ему этот смех. Он лучше нас понимал, что никакая символическая сборная — очередная — не выведет его из возрастного тупика.

Иванов, анализируя ситуацию шестьдесят седьмого - шестьдесят восьмого годов в мемуарах, понял отношение Валерия к делу следующим образом…

Надрываться больше незачем. Можно, наконец, и снизить объемы тренировочной работы. Не всю же ему жизнь быть «джокером». Пусть теперь авторитет поработает на него. И необязательно совсем до конца карьеры быть ему полузащитником, заметным и в атаке. У него есть запасная профессия — стоппер…

В замечаниях Иванова немало логичного. Но состояние Воронина, по-моему, не вмещается в беспощадность схемы.

Его завидная для всех футбольная жизнь казалась самому Валерию не приснившейся, как Есенину, а загубленной — и он не мог выразить или, может быть, до конца и понять: кем?

Ему стало жаль себя — и на самом деле словно созданного для жизни, отраженной в сегодняшних глянцевых журналах, как обыденная для звезд воронинской величины. Правда, у нас на родине звезд воронинской величины, при всем желании быть объективным и не обвиненным молодежью в предвзятости, сегодня я назвать не могу.

Я не в шутку, а всерьез назвал его западником. Он не только много играл за границей и входил в различные символические сборные на всякие торжественные матчи почаще, чем Лев Яшин (Яшин и не всегда в середине шестидесятых находился в лучшей форме, и меньше гораздо Воронина, привлекавшего своей откровенной иностранностью, нравился тренерам этих сборных, настороженно относившихся к советскому футболу с его великим партийным вратарем). Он много думал о зарубежной жизни, о судьбе международных знаменитостей, с которыми дружески сошелся и разговорился в меру знания им английского… И его брала горькая досада, что в прославленных европейских клубах, чей стиль Воронину импонировал (и он бы, главное, им очень подошел), ему никогда не сыграть (откройся ему шанс туда попасть, мотивация готовить себя к играм, как прежде, сразу бы появилась). И более того — никогда ни с кем сожалением о неслучившемся не поделиться…

Году в шестьдесят шестом ехали мы в такси с Ворониным, Мещеряковым и бывшим игроком торпедовского чемпионского состава Кириллом Дорониным, выступавшим за ростовский СКА. Кирилл похвалился, что в Ростове ему аплодировали за остановку мяча. На что Валерий снисходительно откликнулся: «А я в двух столицах больше всего люблю играть: в Риме и Белграде…» «Мещеряк» своеобразно снял пафос: «А я у себя во дворе…»

Однажды на сборах в Югославии зашел к ним в гостиницу Шнеллингер (немец, выступавший за итальянский клуб) — «Шнеля», как называл его всегда Воронин, — и случайно выяснил в разговоре, какие копейки в качестве мифических для иностранца «суточных» получают европейски знаменитые футболисты из СССР вроде Яшина. «Шнеля» аж в лице изменился: «Вы же за эти деньги и сувенира домой привезти не сможете» (об изворотливости советских людей ему откуда же было знать). И на следующий день опять зашел — приятелей не застал, но оставил им хорошие подарки для семей и по толстому пакету с ассигнациями: «Мне и Леве, а суммы называть не буду» — хитро улыбался Воронин.

Воронин очень много сделал для того, чтобы тридцатичетырехлетнего Валентина Иванова назначили старшим тренером «Торпедо».

Валерий играл в бутсах «Адидас», за что получал от фирмы весь комплект амуниции. Но перед лондонским чемпионатом конкуренты «Адидас» — «Пума» (наши спортсмены говорили: Рита) — вручили Воронину сто фунтов стерлингов за обещание выступить в их футбольной обуви. Когда приехали в Лондон, представитель «Адидас» спросил его: «Ты, как всегда, играешь в наших бутсах?» Тут он вспомнил про задаток, выплаченный «Ритой». «Адидас» вернул «Пуме» эти сто фунтов, а Валерию тайно выдал пятьсот. И, кроме того, на таких же условиях договорился с протежируемыми Ворониным «Мухой» и «Осой» — Метревели и Численко.

Он сначала рассказывал о такого рода казусах со смехом, но с годами прочувствовал всю унизительность подачек на бедность.

— 26—